– Хвопя, – сказал он.

– Хочешь хлопьев? Хорошо, малыш.

Как она поняла, что «хвопя» – это хлопья? Зазвонил телефон, и Делани поспешил в офис, чтобы ответить. Энни Хаггерти. Что-то с её мамой, на углу улицы Лиспенарда. У неё боли. Идёт кровь, она стонет.

– А где твой отец, Энни? – спросил он, зная, что собеседнице всего четырнадцать лет.

– Ушёл.

– Мама не спит?

– Ну да.

– Кровотечение?

– Да.

– Что?

– Лицо.

– Из носа? Рта? Ушей?

– Да.

– Отовсюду, что ли?

– Да.

– Я буду так скоро, как смогу. Продолжай с ней разговаривать, Энни. Не давай ей заснуть.

– Хорошо.

Он отметил у себя в тетрадке: имя Хаггерти, слово «кровь». Он знал хорошо этот дом. Телефон снова зазвонил. Моника, поторопись. Это была жена Ларри Дорси. Он играл на саксофоне в ресторане одного отеля на Таймс-сквер.

– Док, я насчёт Ларри. Он был ранен в новогоднюю ночь, случилась драка, напились и кидались стульями. Ему разбили голову, но он не пойдёт в больницу святого Винсента. Эти проклятые ирландцы не хотят ходить в больницу.

Он записал её адрес на Бэнк-стрит и вернулся в кухню.

– А у вас звонков побольше, чем у букмекера, – сказала Роза. У неё хороший английский, подумал Делани, какой же она национальности? Карлито наслаждался своими хлопьями.

– Намного больше.

Она исследовала содержимое буфета.

– Маловато кастрюль и сковородок. Холодильник супер, электрический и всё такое. Но в нём не хватает еды для этого малыша.

– Да, конечно, мы купим. Много еды. Может быть, когда моя медсестра Моника вернётся, вы сможете…

– И нам надо избавиться от этой коляски, – сказала она, произнеся слово как «кааляски». – От неё можно подцепить какую-нибудь заразу.

Телефон снова зазвонил.

Улица Лиспенард была основательно засыпана снегом; Делани пробирался к дому № 12, перекладывая тяжёлый кожаный саквояж из одной руки в другую. Сегодня придётся изменить обычному порядку вещей. С утра на вызов, иначе Мэри Хаггерти может умереть. Грузовики протискивались на мясной рынок, где работал мясником Гарри Хаггерти. Делани хорошо знал эту улицу. Здесь работал Герман Мелвилл, прямо в этом здании, ожидал прихода судов, чтобы оформить бумаги на груз. Ему была нужна эта работа, поскольку его книги никто не покупал. Даже сегодня никто в окрестностях ничего не слыхивал о белом ките. И об Ахаве. И о Квиквеге. И о самом Мелвилле… Он поднялся на второй этаж и постучал в дверь.

– Да? – раздался голос девушки.

– Это доктор Делани.

Она отперла дверь и впустила Делани. Девушка была бледна и дрожала, волосы её были спутаны, глаза на мокром месте. В воздухе пахло экскрементами.

– Где твоя мама, Энни?

Она отвела его в спальню, где запах стал сильнее. Распухшее лицо женщины было синего цвета. Её муж в буквальном смысле вышиб из неё дерьмо. Один глаз был закрыт. Второй метался по сторонам от ужаса. Нос был свёрнут набок.

– Энни, – сказал он девушке, – будь добра, вскипяти, пожалуйста, кастрюлю воды.

Всю дорогу до Бэнк-стрит он боролся с собственной яростью. Всё это было слишком знакомо. Большой и грубый Гарри Хаггерти пришёл домой набравшись, потребовал ужин, а когда жена подала его холодным, он начал её колотить. Похоже, что бил он нешуточно. Потом он отрубился на диване, а на рассвете встал и отправился на работу. Большой грубый парень. Зная наверняка, что полицейские ничего предпринимать не будут. Обычные внутрисемейные разборки. Вот если бы она умерла, возможно, его бы арестовали… Делани сделал всё, что смог: промыл раны, наложил повязки, проверил, не переломаны ли кости, дал ей аспирина и болеутоляющего и наказал Энни прикладывать лёд к её лицу. Она должна показаться ему, как только спадёт отёк, и они обсудят, что делать с её перешибленным носом. Её душевные раны будут затягиваться подольше, и он мало что сможет сделать, чтобы ускорить процесс. Терапевт, исцелися сам…