– Я не знаю, как остановить войну.

В ответ мужчина, вероятно лектор, подвигал усами, словно в глубокой задумчивости, и после многозначительной паузы сказал:

– А мне следовало бы знать, мадемуазель, но я тоже не знаю. Мне жаль.

Глядя своими молодыми глазами в его старые глаза, она ощутила вспышку, возникающую, когда один человек вступает в глубокое общение с другим; услышав его ответ, она поняла, что, когда человек говорит просто и правдиво, он уже не чужак. Общение имеет власть, пока человек делает то, чего от него не ожидают.

Не у каждого члена группы был такой же многообещающий опыт. В какой-то момент Ева увидела, как ее бойфренд Альваро пристает к молодому студенту, крича ему в лицо по-английски:

– Ты что, не понимаешь, товарищ, не понимаешь?

Ева видела, как студент с силой оттолкнул Альваро и сказал ему отъебаться. Альваро забрался в фургон.

Когда группа собралась в машине, многие ее члены, подобно Альваро, были в подавленном состоянии. Один за другим они объявляли себя неспособными выступать в таких напряженных условиях. Оккупация, говорили они, была больше любого индивида и неподвластна никакой группе; она поглощала все, что бы они ни делали.

Слушая их, Ева поняла, что причина их несчастья в том, что они стремились к немедленному признанию.

– Имейте терпение, – сказала она, – наше путешествие только началось. Мы чувствуем свой путь. Интеграция не произойдет сама собой. Для этого нам придется усердно работать. Вот увидите, мы найдем способ внести свой вклад. В Париже будет много возможностей.

В тот вечер, после того как большинство проголосовало за продолжение путешествия, они поехали в Париж с настоящим караваном из машин, мотоциклов, фургонов и автобусов, забитых студентами с рюкзаками и свернутыми спальными мешками, столь молодыми и далекими от взрослой жизни, что Ева поразилась происходящему и той серьезности, с которой оно воспринималось. Орали рации, гудели клаксоны, водители пили вино из бутылок, пассажиры высовывали из окон конечности; несколько раз они чуть не погибли, проезжая через туман. Приблизившись к парижской кольцевой дороге, группа «Уэрхауз» отделилась от процессии и оставила фургон на тихой улице в Баньоле, потому что в самом городе, как они слышали, машины жгли. Оттуда они пешком дошли сначала до двадцатого, а затем – до одиннадцатого округа, прошли Бастилию и пересекли мост Сюлли. В Латинский квартал они пришли, когда начинали петь птицы, а в небе светало.

Бульвар Сен-Жермен выглядел так, будто ночью по нему прокатилась невиданная буря: выбитые окна, заколоченные досками магазины, поваленные деревья и перевернутые машины. Там, где выломали брусчатку, улица превратилась в грязное месиво. Пахло жженой резиной. В глазах была резь от бессонницы; а прошлым вечером их резало бы от слезоточивого газа.

У Альваро была карта, поэтому группа следовала за ним. Подражая Альваро, который сам, казалось, подражал голливудским шпионам или партизанам в джунглях Вьетнама, они двигались быстро и старались держаться ближе к зданиям. Услышав громкий звук, например сирену или взрыв, они ныряли в дверные проемы и приседали на корточки. Они делали это, чтобы спрятаться и избежать опасности, хотя сами не понимали – какой. Каким бы ни было хаотичным это место, оно не напоминало зону боевых действий: не было ни снайперов на балконах, ни мин в земле и не было видно ни одного полицейского. Наоборот, на баррикадах расположились группы студентов, которые делились пирожными и кофе из термосов, прогуливались смеющиеся пары, старушки выгуливали собак. Тем не менее участники «Уэрхауз» не чувствовали себя в безопасности. Они были иностранцами. Не свыкнувшись с событиями, они колебались между уверенностью и страхом.