Постановка называлась «Агент оранж» и представляла собой образец того, что они определяли как призрачный театр, – представление, в котором публика участвовала, сама того не зная. Вначале они сидели отдельно на скамейках или растворялись в толпе, занимаясь своими делами и делая вид, что не знают друг друга. Затем один за другим они представляли, что на их головы льется какая-то жидкость, чувствовали запах химикатов в воздухе, потом изображали симптомы болезни. Они хватались за животы и стонали, задыхались, дрожали, брызгали слюной, изрекали бессвязные фразы, говорили, что у них двоится в глазах, корчились, шатались, а затем будто бы в панике падали на землю и извивались у ног других пассажиров. На репетициях они отрабатывали реакции на все мыслимые попытки публики вмешаться. Они были готовы к любому виду вмешательства, включая акты насилия, хотя прежде они случались крайне редко. В идеале зрители должны были подражать группе, присоединяясь к ним на земле, корчась и крича, тем самым наполняя содержанием главную идею представления: от ужасов Вьетнама не застрахован никто. Но сейчас, на пароме зрители приняли их за клоунов; вместо того чтобы присоединиться к ним, они отошли на безопасное расстояние у перил, смеялись, хлопали или выкрикивали оскорбления. Для группы это не было провалом. Но и большим успехом не было.

Из Остенде они поехали в Брюссель и провели ночь в Свободном университете, занятом студентами. Половина группы спала в фургоне, а вторая – на полу открытого для посетителей общежития. Утром во дворе они исполнили вторую пьесу. Некоторые участники группы боялись, что карнавальная атмосфера в кампусе сделает представление невозможным. Они думали, что, когда вокруг толпились, пили, пели, скандировали и аплодировали столько людей, любая попытка поставить пьесу или передать сообщение, отличное от лозунга, потерпит неудачу. Но Ева с ними не соглашалась.

– Какого черта мы боимся? – сказала она, как основательница и одна из наиболее заметных участниц группы. – Немного беспорядка? Мы должны доверять друг другу, людям здесь, ситуации. Доверие – это революционное изменение.

После некоторых споров они сошлись на «Цитатнике» – в этой пьесе они не играли персонажей, но были самими собой, обычными людьми, проживающими реальный опыт. Они называли это представление «упражнением в подлинности», и в этих обстоятельствах оно казалось подходящим. Не меняя повседневной одежды, они разделились и разбрелись по двору. Поодиночке, ориентируясь на свои ощущения, подходили к людям: студентам, профессорам, обычной публике – неважно, – и сообщали им один факт о собственном опыте жизни под властью государства и денег.

– Я не могу прожить без зарплаты, – говорили они.

Или:

– Мне нельзя путешествовать без паспорта.

Или:

– Я ничего не могу сделать для Третьего мира.

Или что угодно, что приходило в голову, когда они отказывались от необходимости объяснять и прибегать к категории правильного и неправильного и вместо этого говорили правду о своем заточении в системе.

Так как Ева хорошо владела французским, а также потому, что она была едва ли не единственной женщиной в толпе мужчин, она обнаружила, что у нее есть преимущество. Она могла привлечь внимание мужчины, просто встав у него на пути, удержать это внимание непроизвольным обеспокоенным взглядом, а потом одной фразой убедить его не только в своем присутствии, но и в своем существовании. Так она инициировала множество ценных знакомств. Самым ценным из них было знакомство с пожилым мужчиной, к которому она подошла у библиотеки и плечи которого показались ей достаточно смелыми, чтобы их обнять. Она сказала ему: