– Думаете, матери не больно видеть, как ее сын переживает упадок?

Вдова заговорила вопросами, но интонация подсказывала, что ответ на них не требуется, что это последнее слово.

– В каждой жизни должны быть разворот и возвращение, я согласна, но можно ли назвать славой выход на сцену сломленного человека?

Она покачала головой и проворчала:

– Нет, нет. Из этого ничего не выйдет.

Ко времени, когда они вернулись в Комплекс, наступила темнота, а с ней и тревожная тишина. В Отдельной резиденции Цзян Цин горели лампы и работал радиатор. Войдя в кабинет – в одиночестве, потому что дочь сразу же отправилась в свою комнату, Цзян Цин огляделась в поисках цели. С размаху тыльной стороной ладони сбила со стола хризантему. Это было приятно, но потом все пошло неправильно. Ваза не разбилась. Лишь немного воды выплеснулось на ковер и разлетелось несколько лепестков. Неудовлетворительно. Ей нужно было выпустить пар. Но, посмотрев на служанку, вытиравшую разлитую воду, и представив, как сию же минуту она могла бы применить к ней насилие, она подумала: нет. Именно этого ждала от нее служанка, как и все остальные. Они настолько привыкли к ее ярости, что она стала для них просто воздухом. Некоторым она даже как будто начала нравиться: подставить щеку как повод почувствовать собственное превосходство. Если Цзян Цин и знала что-то о себе, так это то, что она была выше всякого, кто думал таким образом.

Она сделала два звонка по телефону на рабочем столе. Первый – командиру самого надежного отряда хунвейбинов, которому она дала адрес обувного магазина в Дашилани и описала внешность хозяина и его жены. Она приказала незамедлительно арестовать пару и устроить публичный трибунал.

– Насколько жестко нам действовать? – спросил хунвейбин.

– Жестко, – ответила она.

Второй звонок был Чао Ину, режиссеру Центрального балета. – Позвоните всем, – сказала она. – Всем танцорам и всей команде. Я хочу, чтобы завтра все присутствовали на репетиции в Большом зале.

Режиссер молчал.

– Алло? Режиссер Чао? Вы меня слышите?

После паузы Чао Ин ответил:

– Со всем уважением, командир, разве мы не согласились, что нужды в репетициях нет? Труппа танцует «Красный женский отряд» уже много лет. Это наш образцовый спектакль. Они знают его от начала до конца. Разве новые репетиции не будут тратой времени? Мы будем делать ненужную работу.

– Это не обсуждается, режиссер Чао. Я информирую вас о принятом мной решении.

– Но, командир, я вынужден просить вас передумать. Как вы знаете, большинство танцоров только вернулись с гастролей, и им нужно хоть немного отдохнуть. Есть опасность, что лишние тренировки приведут к путанице или, что еще хуже, к скуке и летаргии. С моей профессиональной точки зрения это будет контрпродуктивно.

– Гала-представление в следующую субботу. Значит, у нас девять дней.

– Целых девять дней! Но… но зачем?

Люди любят времена, когда все постоянно меняется. Когда наступает спокойный период, они скучают и отводят глаза. Дело не в том, что им нравится хаос; скорее им невыносимо то, что спокойствие может продлиться долго.

– Я пришла к заключению, – сказала она, – что образцовый спектакль устарел и нуждается в изменениях.

Сесть кому-то на хвост было невозможно. Теперь они должны были сами платить за проезд, как и все остальные. На аванс из бюджета «Уэрхауз» они арендовали белый фургон и купили билет на паром – в Остенде, так как оказалось, что во Франции порты закрыты. Во время плавания на верхней палубе они исполнили небольшую пьесу из своего репертуара перед немногочисленными британцами и куда большим числом возвращавшихся домой французов.