– Не спеши, я рядом.

Голос тоже был красивым. Родным. Как будто с детства слышанным. Как будто именно этот голос колыбельные пел и за разбитые тарелки пенял.

– Держи.

Она протянула ему на раскрытой ладони чёрное перо. То есть это он сначала подумал, что это перо, а когда осторожно прикоснулся, укололся о чёрную стальную бахрому.

– Это ключ. Целителю без него никак. Считай, что ты читер.

Она озорно улыбнулась и по-мальчишески подмигнула ему.

Он вынырнул из сна, как из глубокого озера, судорожно втягивая в себя воздух. Как будто на дне просидел в два раза больше, чем мог задержать дыхание. Кожа справа на груди не то саднила, не то болезненно зудела. Он неосознанно растирал грудину пальцами, пока не обнаружил на ней рисунок. То самое чёрное перо о которое до крови уколол палец. Кстати, ранка уже не кровоточила, но ещё блестела не подсохшей кровью. Страшно не было. Совсем. Вот теперь было чëткое осознание того, с чем он свяжет свою жизнь и от этого понимания шальная улыбка сама вылезла, изгибая губы изящной дугой.

– Ты умница. Я тобой горжусь!

Она обняла его и поцеловала в лоб как тогда, как в детстве. И он вдруг почувствовал себя совсем маленьким ребенком. Было так… спокойно, что ли. Уютно. Как дома. Как будто давно-давно покинул это место, и потерял дорогу, а сейчас неожиданно нашел и очень обрадовался.

– Можно я уже останусь? Мне так хорошо здесь.

– Ещё не время.

Она улыбалась и гладила его по волосам как ребёнка.

– Ещё так рано…

Пациенты его боготворили. Было огромным счастьем и верной гарантией выздоровления попасть к этому синеглазому доктору. Коллеги шёпотом между собой называли его Сын Смерти, ведь не было случая, чтобы он не помог. Ведь: "Уж с кем с кем, а с матерью он всегда договорится!"

Утро началось с двери. Точнее с грохота, с которым она впечаталась в комод, едва не вывернув петли из косяка. Это было мягко говоря странно, если учесть, что живу я один. Нет, есть ещё кошка Мура (Стефания-Алиса-Мария-Карлита, если полностью), но сейчас она как раз лежала у меня под боком, царственно прикрыв глаза и безмятежно мурча. Даже ухом не повела. Странно. Может почудилось? С трудом выпутался из пледа, но сделать шаг так и не смог – кто-то схватил меня за ногу и с силой дëрнул, да так, что на старом потëртом паркете с остатками лака вдоль стен, наверняка осталась вмятина от моей физиономии.

– Твою ж мать! Не фигово утро начинается.

Я кое-как отклеил отбитую тушку от пола и сел. Под кроватью хихикали.

– Вылезай, шутник хренов!

– Да щаз! – под кроватью снова захихикали. – Что, думал отключил будильник и можно спать дальше? А экзамен кто ссссссссдавать за тебя пойдёт? Я что ли?

Ëкарны бабай! Я натурально схватился за голову. Время к девяти, через час начинается экзамен у Антоновского и если я опоздаю к моменту его появления, он и слушать ничего не станет. Вылечу из универа как миленький!

– Ты кто, благодетель?

Вопрошать в пыльную пустоту подкроватья было непривычно. Я даже Муру оттуда ни разу не выковыривал за шкоды. Хотя, какие шкоды? Порой у меня складывалось ощущение, что это она хозяйка и не просто квартиры, а как минимум ближайших земель на сто вёрст окрест.

– Не сейчасссс, – отрезала пустота и замолчала.

Экзамен я чудом проскочил – сегодня у Лютого отчего-то было преотличное настроение и всем явившимся он выставил оценки автоматом. Остальных обещал замордовать пересдачами до следующей сессии. Дома обнаружилась икебана из пижмы и кленовых листьев в бутылке из под пива. Оно и понятно, других ваз у меня отродясь не водилось. Явно Яшка забегала. Сестрица у меня эстетка: то культурой питания меня мучает, то о моём чувстве прекрасного заботится. В остальном тишина. Как будто не бухала утром дверь (кстати, вмятина от бабушкиного дубового комода на ней осталась), не высовывались из под кровати зловредные корявые лапы. Я придал голосу должной суровости и вопросил пустоту: