- Что происходит? – снова дернула я девчонку.

- Ничего.

- Не ври.

- Ничего! – шепотом крикнула она, плотнее запахивая плащ.

Ну и дура, - поморщилась я, «следуя» за скрипящим фургоном.

Мы оставили коней почти в миле от поляны, в небольшом овраге, сплошь заросшем изжелта-зеленым ивняком. Стреноживать или привязывать не стали – Веласко сказал, что Труэно прекрасно понимает приказы и, свободный, способен защитить себя и Эстреллу. Там же, в ивняке, бледный от кровопотери егерь перевязал плечо. На мой вопрос, не стоит ли остаться на ночь и отдохнуть, мотнул головой. Потом спрятал сумки с вещами, повесил на пояс кинжал, за спину арбалет, накинул плащ и повел нас к дороге.

Мы ползли в толпе уже несколько часов. Со стороны, из леса, казалось, что она движется, но на деле мы больше стояли. Десять шагов вперед – остановка. Еще десять – остановка. Двадцать – я даже обрадовалась – и стоянка длиной в полжизни. Справа, слева, сзади - со всех сторон - напирали люди. От их грязных одежд, немытых волос, от пыли и спертого воздуха было нечем дышать. Спины, спины, спины, укутанные в серые дерюги тела – везде, куда ни взгляни. Как вагон на Колыму, ей-Богу. И только если запрокинуть голову – голубое пятнышко неба. В какой-то момент Джоанна чуть не хлопнулась в обморок, но Веласко подхватил ее и, раздвигая толпу плечами, донес до трясущегося по разбитой колее фургона, поставил на землю. Вокруг сперва ворчали, попытались его остановить, толкнуть, нащупали арбалет и резко заткнулись. Так мы и пошли: ползущий островком фургон, из которого неслись детский плач и женские увещевания. Джоанна, клещом вцепившаяся в деревянный борт. Веласко, сдерживающий рвущихся в столицу широкой спиной. Толпа. Солнцепек…

От духоты, неизбежной в скоплении людей, Джо плыла, и мне, не менее усталой, то и дело приходилось подхватывать ее готовую рухнуть тушку. Адреналин сумасшедшей скачки давно выветрился, встреча с магом и Веласко допила остатки сил; я угрюмо переставляла налитые свинцом ноги и чувствовала, как каждый шаг увеличивает невидимый груз на ноющей спине еще на пару килограммов. Растянутое плечо остро пульсировало, добавляя жару и без того иссушенному телу. Пить – и есть – хотелось так, что я была готова прозакладывать душу за банку колы. Холодной, с хрустящими кубиками льда, утоляющей голод и жажду… Единственная радость – я обернулась на егеря, а он не стал ни с подозрением щуриться, ни отводить взгляда. Только с облегчением выдохнул и, чуть заметно улыбнулся, аккуратно закрывая меня от разгорающейся ссоры:

- Дай сюда!

- Иди к Разрушителю!

- Ты, дерьмо овцы и мула! Ты уже выпил свое!..

Скандалы из-за пищи и воды вспыхивали, но быстро стухали, заглушаемые усталостью и бубнежом о предстоящей продаже и раздаче зерна. Мерили здесь в каких-то квартильо, спорили, сколько будут отсыпать в одни руки, и пугали, что цена за мешок уже давно перевалила за два золотых; я быстро перестала прислушиваться. Пришедшая в себя мадмуазель герцогиня, как истинная аристократка, молча ехала на моей широкой пролетарской шее.

* * *

До самого вечера.

Точнее, до оглобли, игравшей роль шлагбаума – она рухнула, проломив зад фургона, за который я держалась, и едва не сломав мне запястья. Повозка с причитающей внутри теткой и ревущим младенцем проскочила вперед, я отпрянула, испуганно матерясь и искренне надеясь, что деятелям на страже столицы это самая оглобля однажды прилетит по шлемам.

- Всё, назад! Назад! – ощетинившись пиками, заорали солдаты.

Их голоса утонули в реве толпы.

Десятки людей на мосту отшатнулись к дороге – кто-то упал, его затоптали, где-то сломались перила, и истерично ржущая кобыла повисла над рекой, запутавшись в постромках, - а потом грязная, голодная, пропитанная потом и ненавистью человеческая масса качнулась обратно. И я с ней – такая же пыльная и злая: серьезно?! Нет, серьезно?! Полдня на ногах, без еды и капли воды – и чтоб ворота города захлопнули прямо перед носом?!..