Но больше всего я любила шить. Вернее, шила бабушка, но давала покрутить мне ручку приводного колеса. У моих кукол гардероб превосходил туалеты современных Барби.

У дедушки Миши было пальто с меховой подкладкой, с которой свисали хвостики неизвестного мне животного, подозреваю, что беличьи. Неизвестные хвостики я время от времени срезала, и мои куклы получали шубы.

Когда мы с сестрой оставались на попечение бабушки Клары, она вела запись наших проделок, например: искупали кота; взяли без спросу банку сливового повидла и раздали всей улице, намазав на хлеб.

Когда мама возвращалась с работы, бабушка Клара вручала ей «чёрный список». Обычно наказаний не следовало. Но то, что считалось преступлением у бабушки Клары, у бабушки Лизы считалось добрым поступком.

– Посмотри какой Лёпа чистый. Женя с Мариной его искупали.

Или:

– Дети взяли баночку со сливовым повидлом и всем детям намазали по кусочку хлеба.

«Молодцы», – говорила мама.

Наши проделки в интерпретации бабушки Лизы превращались, чуть ли не в подвиги.

У дедушки Давида обострился диабет. У него началась гангрена, ему предложили отрезать ногу. Но он отказался.

Дедушка болел. Ему становилось хуже изо дня в день. Мы с мамой оставались у них ночевать, чтобы не оставлять бабушку одну.

Я проснулась от шороха бабушкиных стоптанных тапок и вышла из гостиной, где мы с мамой спали на диване, но остановилась на пороге в спальню дедушки и бабушки. В комнате стоял красноватый сумрак из-за настольной лампы с кумачовым абажуром, стоявшим на тумбочке возле кровати. Я спряталась за портьерой, не решаясь войти вслед за бабушкой. Бабушка наклонилась над больным, прислушиваясь к его дыханию с хрипами. Белые пряди волос, упавшие на лицо, окрасились в красный цвет из-за абажура. Она застыла над дедушкой, а я – за бордовой портьерой, закусив бахрому, не дыша. Я слышала, как звучит тишина. И вдруг душераздирающий вопль:

– Давид!!!

Мама тут же вскочила и прибежала в спальню. В свете настольной лампы, с красноватыми волосами и лицом, бабушка казалась настоящей лесной колдуньей. Сейчас она подует на свечу, разгорится пламя и свершится чудо. Эту сцену я запомнила на всю жизнь. Больше вместе я их не видела. Дедушка умер. Чуда не произошло.

Я не задавала вопросы. А если задавала, то самой себе, лёжа в постели, размышляла, не смыкая глаз.

– Что происходит с людьми после смерти? Что будет со мной?

Сама себе отвечала:

– Будет ничего. Будет то же, что было до моего рождения.

Несуществование. Разве такое возможно?

Если не станет меня, кто будет осязать этот мир? Кто- то будет воспринимать действительность? Без восприятия её не будет. Значит, на свет снова появится другое «я». Смерти не существует.

Мне шесть с половиной.

Бабушка не могла этого пережить. Она несколько раз неудачно пыталась покончить жизнь самоубийством. Когда ей не удалось повеситься, она прекратила есть. Мама с братом кормили её насильно. Но всё равно она высохла, превратившись в тень, в подобие самой себя.

Вела себя поразительно странно. Готовила редко, после длинных уговоров, но путала сахар с солью. Могла налить воды в картонную коробку и поставить на газ. Она постоянно теряла деньги, запихивая их в невообразимые места. Завидев на улице крупную собаку, она бежала к ней со словами:

– Съешь меня, съешь!

Собака в ужасе бросалась в сторону, а мы, дети, наблюдавшие эту сцену, невинно умирали со смеху.

Наверняка она слегка помешалась. Но тогда к врачу с таким не бегали.

Она отказывалась мыться, и маме приходилось силой затаскивать её в ванну, когда дело доходило до откровенной вони. Моя чистюля – бабушка Лиза, которая никогда не расставалась с тряпкой, чтобы ещё раз протереть полку или след пальца с зеркала, кроме неё никем не замеченный; не выпускавшая маму после школы на улицу, пока та не протрёт всю мебель и натрёт до блеска полы; не видела вокруг себя грязи. Она не стирала. Здесь снова вмешивалась моя мама. Тем не менее в таком состоянии она протянула ещё лет восемь, под конец полностью невменяемая. Но старческого маразма у нее не было. Она прекрасно всех нас узнавала – детей и внуков. Иногда вспоминала о младшем сыне, погибшем на войне, говорила, что она к нему уже идёт.