Бабушка…

Добрая, мудрая, с мягкими морщинами вокруг глаз и руками, пахнущими детским мылом. Она всегда была рядом – варила суп, лепила вареники, штопала его носки, учила завязывать шнурки. Её голос, тихий и тёплый, рассказывал ему про звёзды, про травы в саду, про птиц, что пели за окном. Но стоило ему спросить о родителях, о том, кем они были, где жили до него, её лицо каменело. Глаза, тёплые и серые, тускнели, и она отвечала одно и то же: "Некоторые вещи лучше не ворошить, внучек." Голос её был мягким, но в нём звенела сталь – не угроза, а предупреждение.

Он не настаивал. Тогда для мальчишки его возраста это было не главное знание. Гораздо интереснее было бегать по двору с соседскими детьми, мастерить рогатки из веток, мечтать о велосипеде, дергать девчонок за волосы и плеваться косточками от кислых вишен. Тайны и мистика казались ему далёкими и не интересными. Поэтому бабушка легко и умело уводила его от вопросов – то рассказывала про воробьёв, что клевали крошки у крыльца, то ставила перед ним тарелку горячих оладий, то спрашивала про уроки и успехи в школе, пока он жевал. Он и не замечал, как ловко она гасила его любопытство, как мягко закрывала двери, что он пытался приоткрыть.

Но одна деталь из прошлого теперь выжгла в нём дыру.

Медальон.

В его детской комнате, на стене рядом с высоким шкафом, накрытым белой простынёй, что колыхалась от сквозняка, всегда висел медальон. Не над шкафом, а чуть левее, на гвозде, вбитом в потрескавшуюся штукатурку. Он не был украшением – не блестел, как дешёвые побрякушки, не радовал глаз. Этот кусок чёрного металла казался чужеродным в их доме, где пахло пирогами, сушёными травами и тёплым деревом старой мебели. В детстве он не придавал этому значения – просто ещё одна вещь, часть привычного мира, как облупившаяся краска на подоконнике или скрипучая ступенька на крыльце.

Почему бабушка держала его на виду? Почему не спрятала в сундук, не убрала в ящик комода, если это была "просто реликвия"? Он спрашивал её об этом – не раз и не два, в те моменты, когда любопытство пересиливало её отвлекающие манёвры. "Это просто старая вещь, Андрюша. Не придавай ей значения," – отвечала она, гладя его по голове с мягкой улыбкой. Но в её глазах мелькала тень – тревога, которую он тогда не понимал, а теперь видел ясно. Она что-то скрывала. И это "что-то" теперь смотрело на него с запястья мёртвого человека.

Он закрыл глаза, и медальон встал перед ним, как живой. Круглый, тяжёлый – тяжелее, чем должен быть для своих размеров, словно в нём пряталась невидимая масса. Металл, потемневший от времени, но не тронутый ржавчиной. По краям вились узоры – тонкие, извивающиеся. С обратной стороны – гладкая поверхность с едва заметной надписью, стёртой до невнятных царапин, будто кто-то пытался скрыть её смысл. А в центре – семилучевая звезда, заключённая в двойной круг. Лучи пересекались тонкими линиями, образуя сеть, похожую на трещины в стекле, а между ними – письмена, на не понятном языке.

И ещё одна деталь, что резанула его: в центре звезды – маленький круг с крошечным отверстием. Как будто центр чего-то важного. И это тот же символ, что выжгли на жертве. Тот же, что он видел в книге антиквара. Тот же, что висел в его комнате. Андрей вспомнил, как в детстве смотрел на этот символ, заворожённый его линиями. Они казались живыми – пульсировали, дрожали в отблесках света из окна. Конечно, это могло быть игрой теней, воображением мальчишки, что видел лица в облаках и монстров под кроватью. Но однажды он сделал большее, чем просто смотреть.