Кэл ждет, когда он заговорит.

– Извините за прошлую ночь, – шумно отхлебнув чай и потупив глаза в стакан, начинает парень. – Я выпил, и, когда узнал, что вы там… я не подумал.

– Расскажи мне о своей маме, – ласково говорит Кэл.

Робби вздыхает:

– Я ее толком не помню. Не то чтобы совсем. Мне казалось, что я помню, как она мне однажды пела. Но, когда я рассказал об этом отцу, он сказал, что она никогда не пела. – Парень глядит на Кэла. – Может быть, я это просто выдумал… – Его голос стихает до шепота. – Просто я считаю неправильным, что все отмалчиваются. Как такое может быть: никто не знает о том, что случилось? Это несправедливо!

– А полицейские кого-нибудь арестовали тогда? Они называли подозреваемых?

Робби мотает головой:

– Мне кажется, будто я что-то упускаю. А что именно – не знаю. Но у меня постоянно такое ощущение. И оно становится все хуже. По-моему, я схожу с ума. Но люди здесь не любят говорить о том, что произошло.

Кэл знает по себе, что поговорка «Время лечит» не работает в реальной жизни. Иногда память выплескивает наружу воспоминания в самый неожиданный и неподходящий момент.

– А твой отец? Ты ладишь с ним?

Робби трет лицо тыльной стороной руки:

– Да. Я живу с ним, моим братом и мачехой. Они хорошие, но, мне кажется, они не чувствуют того же, что я. Шон не такой, как я. Не то чтобы ему наплевать… Просто его это не тревожит, как меня. Он вообще старается не думать об этом. Ему было всего четыре года, когда это случилось.

– Вы близки с ним?

Робби пожимает плечами:

– Раньше были. А сейчас он ходит какой-то угрюмый. Все время не в настроении.

– Типичный подросток.

– Ага.

Они сидят так некоторое время, Робби говорит, потом замолкает. Слова утешения, которые Кэл может ему сказать, – ничто в сравнении с горем юноши. Слушать его мучительно, но все же есть в рассказе Робби нечто такое, что цепляет Кэла как журналиста. Его терзает ощущение, что случай Робби интересен. Кэл борется с искушением. Это не его расследование. Он даст Робби несколько советов – на этом всё.

Но рассказ Робби продолжает занимать его мысли даже после того, как он прощается с парнем. Он пообещал ему подумать над деталями. Как кто-то среди бела дня мог подойти незамеченным к дому, хладнокровно застрелить женщину, сыновья которой играли поблизости, а затем бесследно исчезнуть? Это уму непостижимо.

Ввязаться в это дело будет ужасной, ужасной ошибкой. Но, подойдя к коттеджу, Кэл вдруг осознает, что он уже больше часа не тяготился мыслями о поиске Марго, о резких односложных ответах матери по телефону и о холодных глазах Барра.

– Вот так так. – Шона изучает его лицо, пока они объезжают мыс в поисках кораллового пляжа.

Их рюкзак забит сэндвичами, пирогом и спреем от комаров. Небо остается ясным, без туч, из которых прошлой ночью лил сильный дождь.

– О чем ты? – Кэл не сводит глаз с петляющей дороги, с ее ужасными зигзагами, резкими поворотами и блуждающими по обочинам овцами. Поэтому он не может повернуться и увидеть выражение ее лица. Но он способен его представить. – Я не собираюсь браться за это дело, если ты об этом.

– Конечно, не собираешься, – хмыкает Шона.

– Не собираюсь! Я не могу. – Вцепившись в руль, он направляет машину в крутой поворот. – Мне просто жалко его, только и всего. Он такой потерянный.

Положив ладонь на колено Кэла, Шона сжимает его:

– Я же вижу, что ты не в своей тарелке.

– Я что, так ужасно себя веду?

– Я не это подразумевала. – По интонации Шоны Кэл понимает, что в ее словах нет скрытого подтекста.

Кэл выдыхает, пытаясь развеять ощущение незримой связи, возникшей с Робби. Один потерянный мальчик нашел другого.