Счастливые мгновения разведки Камса Стихиеборцев

© Камса Стихиеборцев, 2025

Было немного за девять часов вечера, но мне не спалось. С соседней койки раздавалось тихое посапывание Кирилла, не успевшего улечься в кровать, как сразу же уснувшего. По двери комнаты едва уловимо бряцали волночки работающего в полтона в гостиной телевизора, и периодически слышались редкие восклицания родителей, риторически бросаемые в воздух по поводу сюжета новостной телепередачи. Зоя и Люся тоже ушли в свою комнату, когда на Первом пробило девять, потому что следующие сорок минут были бы слишком скучны для мира детей, не испорченного суровостью реалий большого мира.

Я был уверен, что в отличие от Люси Зоя тоже не спала. Слишком мало времени в течение дня оставалось ей для того, чтобы подумать да помечтать. Глупо это, конечно, но куда же молодой девушке без мечтаний. Наверняка вспоминала она в этот момент и мою непростительную нерасторопность. Наверняка до сих пор злится на меня и презирает. Не надо было ввязываться в разборку с этими молокососами из «А» класса. Ну стерпел бы этот пинок и всё. Кто я такой, чтобы чувствовать обиду за себя? Да, они заслуживали трепки, но не в этот день, и не в это время. Это было бы справедливо – наказать их. Но я должен быть выше своего самолюбия, когда на мне лежит ответственность за остальных. Если бы я стерпел и не отвлекся, старшак не подкараулил бы за углом школы Зою и не стянул бы с нее шапку. Я бы этого не позволил. Как бы не позволил и кинуть шапку в подвал заброшки.

Как они смеялись! Идиоты! Знали бы они, с каким трудом родителям дается одевать нас. Как нам приходится ценить то, во что нас одевают. А им смешно! И мне совсем не стыдно перед ними, что выбравшись из разбитой форточки подвала я был черным от грязи. Я и так черномазый от природы! Не стыдно мне было, что поставил очередную затяжку на куртке от куска стекляшки. Немного обидно за стариков, вот и всё. Стыдно перед Зоей. Как же она краснела…

Полнотелые хлопья снега медленно прорезали блеклый шар фонаря, оставляя о себе память только в пунктирах на иконостасе в углу комнаты.

Есть ли Бог? Если родители верят, значит наверняка есть. Очень хотелось бы, чтобы был. Как жаль, что дети не могут сильно верить. Тогда может было бы намного проще, и он даровал бы нам какую-никакую, а помощь. Вот Кирилл слабоумный, а значит не может верить. Поэтому только мы с Зоей и можем его защитить. То же самое и с Люсей. Она для таких дел еще слишком мала. Она и разговаривать то еще до конца не научилась… Хотя иногда такое выдает…

Но другое дело Старик и Людмила Петровна. Они умные. Поэтому с ними никогда ничего и не случается. А может и правду говорят, что Бог видит добро? А я знаю, что они добрые. Даже Старик. И то, что они заставляют нас убирать наши комнаты, мыть посуду и ходить в магазин, это говорит только об их старости…Это ж насколько они древние, если у них на днях пятьдесят лет свадьбы? Может Алексей приедет. Надо будет ему напомнить, чтобы поздравил.

Интересно, когда меня уже оставит этот надоедливый сон? Этот громкий голос той Женщины. Я давно не боюсь той последовавшей за смехом сцены, и я не чувствую обиды за кипяток, следы которого до сих пор горят на груди. Я не помню Её лица, только красные руки с набухшими от тяжести чайника венами. Громко и заторможенно пульсирующими. Я не чувствую ничего. Так почему же из раза в раз?

Кем могли бы быть родители ребят? Наверняка Зоины – военные. Возможно, он – летчик, а мать – телеграфистка. Зоя даже осанку держит как-то по особенному. А у Люси – наверняка кондитеры, слишком уж она падкая на конфеты. Ну в крайнем случае пекари. С Кириллом, конечно, сложнее. Но уж точно – это слабые, трусливые людишки.

Завтра нужно быть осторожнее, когда будем идти в школу…

Девчонки бежали вверх по лестнице, громко смеясь над Кириллом, несущимся как тигр прыжками в полпролета и отмахивающимся руками в неестественно разных направлениях. Зоя периодически подкидывала Люсю на несколько ступенек вперёд, хватая ее сверху за обе руки. Та счастливо визжала. Я шел быстрым шагом позади всех, стараясь сдержать улыбку. Мне сегодня светил разговор.

Остановившись у нашей двери, Зоя сделала всем знак замолчать. Отец должен был в это время работать. Он очень не любил, когда ему мешали.

Тихо провернув ключ, сестра пропустила сначала Люсю, потом зашла сама, чтобы помочь Кириллу раздеться. Тот же, продолжая играться, вместо того, чтобы стать на свободное место на коврике, растянувшись леопардом практически в шпагат, попытался перешагнуть клочок суши из ботинок и, не рассчитав, шлепнулся на зад. Люся прыснула со смеху, Зоя покраснела от резкого прилива веселья. Девчачьему хохоту одноразово поддакнул «блюм» настольной лампы. Старик опять заснул над своими чертежами и от неожиданности ударился головой о светильник.

Отец вышел из нашей комнаты, днём играющей роль его кабинета, растирая огромное красное пятно на щеке, и, даже не смотря на нас, направился на кухню, бормоча себе под нос постоянно нами слышимое «каждый день одно и то же».

Подождав, пока Зоя переоденет в пижаму Кирилла и выйдет, я проделал те же действия с собой, скомкав и запрятав школьную форму под матрас. Все очень спешили – мы уже на несколько минут опаздывали на дневные мультики.

Старик пополдничал до жути вонючей квашеной капустой с хлебом и отправился обратно работать. Людмила Петровна в это время дня обычно уходила к соседкам. Поэтому как минимум три часа телевизор был в нашем распоряжении.

Я не очень любил мультфильмы. Мне они казались глупыми и ненужными. Но мне было приятно наблюдать за тем, какую радость они дарили ребятам. Ещё с детдома это было мое самое любимое время – время всеобщего перемирия.

Зоя лежала в обнимку с Люсей на диване у печи. Кирилл, обхватив ноги в коленях, сидел на другом справа. Я в эти периоды допускал себе непозволительную роскошь развалиться на кресле Старика.

В окно пробивались редкие лучики солнца, скрещивавшиеся на стеклах трюмо с телевизионными отблесками «Винни Пуха и его друзей» и приобретавшие дополнительную фантастичность на фоне узоров бесконечных сервизов Людмилы Петровны, которыми ещё никто и никогда не пользовался. Над чашками и пиалками гордо красовались разноцветные обложки «библиотеки приключений», смотрящие свысока на остальную утварь шкафа, явно не так почитаемую в этом доме.

Ненавистные рекламы воровали драгоценные минуты этих радостных мгновений. Жадность съедала несколько делений в шкале счастья, ибо по трем каналам одновременно шли равноценно интересные передачи и с сожалением приходилось выбирать что-то одно. У детства много врагов. Но если у детей зачастую и не бывает достаточной терпеливости в чем-то, то в упорстве стремления быть счастливыми и весёлыми им точно не занимать.

Так незаметно пролетал промежуток времени между возвращением домой из школы и вечерней прогулкой, спровоцированной шестичасовыми новостями. Вот слышен скрип в дверях, все насторожено прислушиваются. Людмила Петровна заходит в квартиру и начинает шелестеть конфетами в кармане. Это – условный знак, механизм которого работает как часы. Ребята срываются с места, врезаются в стены, стулья и тумбочки, уходят на мгновение в занос в соседнюю комнату, вновь выравнивают свой маршрут, накидываются на мать и начинают изощряться перед ней в максимальных по своей льстивости подхалимствах, нередко используя поцелуи в качестве секретного оружия.

Но только лишь от любви! Все прекрасно знают, что и так получили бы свой трофей.

Я в эти секунды обычно перескакиваю на диван, на место по соседству с тем, где сидит Кирилл. Не то, чтобы я не знаю притягательную власть конфет, напротив, мне приятнее пожертвовать ею ради ребят. Ну а если не все угощения разберут, то мне и так, и так что-то да перепадёт.

Перед тем, как перепадёт что-то уже в более неприятной форме.

– Раульчик, держи, тут и тебе есть, – сказала мама, ещё в верхней одежде выглядывая из прихожей.

– Спасибо, я не хочу, – ответил я, разглядывая узоры на стене перед собой.

– Как знаешь, – несколько озадаченно проговорила Людмила Петровна.

Я сидел, затаив дыхание. Мой отказ от угощения был тайным преднамеренным сигналом, должным подсказать о какой-то провинности.

– Как в школе? – спросила родительница, зайдя в комнату, и не посмотрев в мою сторону, принялась поливать цветы на подоконнике.

– Всё в порядке.

Я упорно рассматривал, колупая ногтем, опухлое родимое пятно на левой лодыжке, выполняющей функцию гири, надёжно придавливающей полу халата к правой ноге. Где-то недалеко слышалось сопение девчонок, подсматривающих за сценой из коридора.

– Как контрольная по алгебре?

– Хорошо. Написал. В пятницу скажут.

– Надеюсь, ни с кем не дрался?

– Ни с кем.

– А что с коленом?

– С коленом?

– С коленом.

– Ничего.

В этот момент по отточенному за четыре года нашей совместной жизни навыку Людмила Петровна медленно поставила лейку на подоконник, вытерла руки о тряпку, вечно сушащуюся на батарее, развернулась ко мне лицом и беспристрастным тоном начала:

– Зачем ты меня обманываешь?

– Я не обманываю…

– Если ты меня не обманываешь, тогда покажи колено!

Голос ее был ровным и тихим, и оттого леденящим душу. Но я всё же рискнул, выкорячившись и выставив ей на обзор и так прекрасно видимое ею колено. Колено другой ноги.