Исчезает.

Оглушает тишина.

Обостренно остро понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.

«Господи! Что же делать?», – с тяжелым выдохом вырывается из груди.

– Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета. Взлетел бы как положено. Дольше на 3 минуты, но справа вон поля дороги, выбирай-не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь, что делать будешь?

Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо пограничные столбы и залитые водой рисовые поля. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям инструкций не вернуться. Что-что, а это я точно знаю, опыт имеется.

Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его ещё при посадке пассажиров в самолет. Поскольку голос как у диктора телевидения никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили о его очень хорошей осведомленности о ситуации, в которой мы оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все – это экипаж, я и мой второй пилот, а также двенадцать пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2 или попросту «кукурузника».

Спокойствие пассажира передалось и мне. Я уже знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно – это мгновение, все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо, этот мотор, чувствуешь. Воспринимаешь его, как единственную точку опоры в той среде необитания, которая зовется – Небо. И поэтому точно знаешь: в следующее мгновение, после того как эта точки опоры исчезает, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя может предотвратить неминуемое падение и превратить его в полёт со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры при заглохшем моторе, это может значить только то, что оно, следующее мгновение, ещё не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.

– Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя», – попытался я строго сказать Странному пассажиру.

– А тебе говорили, что при взлете с аэродрома местных воздушных линий Киллия с южным курсом нужно выход выполнять правым разворотом. И что?

Тут он попал с самую точку. Конечно, формально, согласно инструкции, после взлета с курсом менее 180 (а 179 хоть и на чуть-чуть, но меньше 180), я мог выполнить левый разворот. Но сам я, увидев такие манёвры у другого пилота, назвал бы это мальчишеством. И на тебе, на те же грабли! Для меня, опытнейшего командира с налетом более пяти тысяч часов, тридцати двух лет отроду, это непростительно. Я это понимал и даже поморщился, настолько явно представил последствия, если реально наступить на грабли. Здесь же все может быть куда более неприятным. Оправдываться было бесполезно. Если я не мог оправдаться перед собой, то все другие оправдания уже лишние.