Немного отлежавшись после болезни, я в ближайший выходной отправился с Саяном на тягу. Стараясь не тревожить весенний лес охотничьим азартом Саяна, я не пошёл с ним обычным маршрутом, а решил проплыть на весельной лодке по разливу почти от самого нашего дома. Лодка стояла в двухстах метрах от дома на речки, берущей свое начало в Бобовках. Придя на берег, я вычерпал воду из лодки ржавой консервной банкой, забросил рюкзак и ружьё в чехле на сухой нос лодки, кликнул уже мокрого Саяна и оттолкнул лодку от берега. Вокруг буйствовала весенняя какофония голосов пролетных и местных птиц. Чибисы, травники, бекасы, кроншнепы, улиты, турухтаны, чайки, утки, гуси на все лады пели, кричали, свистели и крякали, одним словом, радовались жизни и пробовали уже токовать. Я тихо опустил весла, поплыл к лесу, поглядывая вокруг и буквально впитывая в себя этот весенний воздух, пахнущий тиной, прелым камышом, рыбой, лесом и подснежниками. Я наслаждался птичьим гомоном, порой отрываясь от весел и любуясь в бинокль на ничего не подозревающих токующих или просто отдыхающих птиц. Нельзя сдержать улыбку, увидев, как турухтаны, подняв свои перьевые воротники, дерутся как настоящие молодые петушки из нашего сарая. Брат Виктор говорил, что английская Академия наук предлагает миллион долларов за двух одинаковых турухтанов: наверное, шутил. Но я на всякий случай приготовил два патрона с пятеркой в контейнере и присматривался к сотням токующих птиц – ни одного одинакового! Увы! А Саян равнодушно поглядывал на них и даже развесил свои ушки в стороны, вроде от скуки. И тут неожиданно захлестала по воде недалеко от лодки пара лысух. Я не успел моргнуть глазом, как Саян уже барахтался в разливе, разглядывая, куда делись лысухи. Пришлось помочь ему забраться в лодку, да и в придачу получить душ от его встряхиваний. На всякий случай я ему доходчиво объяснил:

– Нельзя! Фу! Сидеть!

Он опять развесил уши, даже не глянув в мою сторону – деловой!

Остаток дня, до вечера, мы объезжали острова, затопленные и незатопленные бобровые плотины. Саян деловито обнюхивал хатки, а я с удовольствием отмечал в своем дневнике белые огрызки палочек на хатках и возле них – жилые! Проголодавшись, мы остановились на сухом взгорке опушки Никитовой поляны, развели костерок. Я пожарил на палочке сала, вместо чая с удовольствием попил подсоченного заранее берёзового сока и растянулся на прошлогодней сухой траве. Близился вечер. В вечернем небе «блеяли барашки» бекасов, ворчливо скрипя, перекликались черные дрозды, суетились синички, тенькали пеночки, красиво и мелодично свистели зяблики: умиротворение. Я запомнил голубую, как небо, поляну ветрениц, а по-местному – пралесок, чтобы по пути домой нарвать букетик маме. Тихо закатилось за верхушки деревьев солнце. Как хорошо лежать на сухом взгорке в весеннем лесу на закате. Птицы! Они прилетели домой! Они радуются, поют, щебечут, весело порхают, перекликаясь, с ветки на ветку, создают пары, строят гнезда. Может быть, зря я, незваный, с ружьём сюда пришел? Да ещё и весной? Странные вопросы стал я задавать сам себе, отлежавшись в больничке и получая там уколы в изрешеченные словно «семеркой» ягодицы сутками подряд. И Саян со мной рядом лежит, о чем-то думает. Скорее всего, просто ждет лёта вальдшнепов. Почему? Потому что он – охотник! А я? А я точно такой же охотник. Моральное, эстетическое, духовное, физическое удовлетворения в охоте несут во мне мои гены. От предков, от истоков. А истоки кто создал? Создатель! Создатель, однажды рассердившись за непонятки в душе созданного им человека, так и повелел: идите, работайте в поте лица, и пусть дикие звери и птицы будут вам в пищу. Сказал и сделал! И вот те его слова будоражат мою душу – душу настоящего охотника. И не в том дело, что добуду, может, сегодня я птицу, а дело в том, что век её и так короток. Может быть, и созданы мы с ней были изначально от наших далёких времен мироздания, чтобы через века и тысячелетия встретиться, и она, эта птичка, станет частью меня? Если буду знать, где она живет, где она пролетит, зачем, как, когда? А знать это я смогу, только исходив этот лес вдоль и поперек, присматриваясь, прислушиваясь, принюхиваясь и даже оглядываясь. Много нас таких? Отнюдь! Единицы! По сравнению со всем населением. И кто может нам отказать в этом, запретить нам то, что дал и заповедовал нам Создатель? Никто! И я брожу, и я присматриваюсь, и я принюхиваюсь, и я оглядываюсь, чтобы не только охотиться и добывать, а чтобы знать, с кем мы рядом живем, как и чем живут они – дикие, как сделать их жизнь лучше в условиях технического, урабанизационного вмешательства в их места обитания, их жизни, их передвижения. Жить рядом и не знать с кем – это ли не абсурд? Изучая их жизнь, я пользуюсь и своим правом от Бога охотиться на них. А им Создатель дал все возможности на стать частью меня: я не могу летать за ними по воздуху, я не могу плавать за ними по воде, я не могу догнать их в лесу или в поле, я не могу осязать их на расстоянии, я не могу их укусить или забодать. Я ничего не могу из того, что дала им природа ради их собственной жизни. Но у меня есть одно, главное, преимущество – развитое сознание. Я думаю, где они живут, как они живут, чем питаются, когда спят и бодрствуют, где проложили свои тропы и когда по ним пройдут, когда приносят потомство. И я, конечно, использую всё это в своих личных целях: как в познавательских целях, так и в охоте. И я не добываю самочку с детьми, я не ловлю их петлями, не травлю их ядами. У меня ружьё. Оно для того, чтобы в поле взаимной видимости дать им последний шанс: свернуть, спрятаться, убежать, укусить, забодать или просто исчезнуть в естественной среде обитания. Подчеркиваю – в поле их слуха, в поле их видимости, в поле равных шансов на удачное разделение наших интересов… Эх! Это – охота! Она есть, и она будет всегда и везде. Даже где-то на чужих планетах и галактиках! Что же корить себя и слушать бредовые и бедовые идеи о «братьях наших меньших?» И не всегда они и меньшие, и не братья они нам вовсе: посмотреть только на прилавки наших магазинов, чтобы удивиться, сколько таких «братьев» там лежит в разных съедобных качествах и формах…