Большой с горбинкой нос, черные волосы, спадающие на широкий прямой лоб. Та же коренастая стать. И руки: крепкие, с широкими ладонями, но в то же время мягкие и ласковые. Да и взгляд, как у его старого деда. Не такой, как у Юрия Дмитриевича недоверчивый и настороженный. Хоть и мал еще Савка, а глазами своими карими смотрит с легким прищуром пристально, будто все твое нутро хочет рассмотреть. Ложь от правды отделяет не задумываясь.

Борька же похудел и вытянулся. Став на голову выше Савки, постройневший подросток с темно-русыми волосами и темно-зелеными глазами тоже обличьем стал к отцу своему ближе. Такие же слегка выпученные глаза на бледном широком лице и круглые чуть оттопыренные уши. Хотя определенное сходство было у него и со старшим Петембуровцем. Не зря народ подметил, что они с Исайей на братьев похожи. А кто не знал, так думал, они и есть родные братья. Исайя, зная о том, лишь балагурил да посмеивался. Юрий Дмитриевич таких разговоров не принимал и всячески старался о том не говорить.

– А может, Юрка и впрямь у нас тятенька один? – иной раз потешался Фотиев. – Как думаешь, твой или мой общий-то? – забавлялся он.

Петембуровец его не поддерживал.

– Ты бы лучше волость проведал, чем лясы точить, – так или примерно так отмахивался он от надоедливого соседа.

– Прав ты, верно, – соглашался обычно Исайя, и на том разговор о родстве у них заканчивался.

Свою мать Савка не очень хорошо помнил. Так, отдельные случаи какие-то связанные с ней. Порой, казалось ему, что и о том ему кто-то рассказал, а не сам помнит. Вот как крестик ему на шею она повесила, хорошо помнил. Как чудскому языку своему терпеливо и настойчиво учила их с Борькой, тоже не забыл. На нем он после того частенько с Солкой да и другими не местными ребятишками разговаривал. Кто только не проживал в Новгороде: и корелы, и вепсы, и води. И даже родные матери тоймичи и те в посаде жили. Да и другие жили свободно между Новгородцами не только в Новгородских волостях, но и в самом Новгороде. И считались они также Новгородцами наравне со Славянами.

Ему едва исполнилось десять, когда мать умерла. Сейчас и не помнил он толком, что и как случилось. Осталось лишь в памяти, что в те летние дни все в черном ходили. На улицу никого не пускали. А те, что дома сидели, все про мор какой-то говорили и много хорошего о матери его Маремьяне рассказывали. Потом много позже Солка ему сказала, что болезнь тогда свирепствовала и унесла много народу новгородского. Все, что сейчас напоминало Савке о матери, был простенький кожаный ремешок.

Когда младшему Петембуровцу пошел тринадцатый год, Солка отозвала его в сторонку и сказала:

– Ты стал теперь уже взрослый. Когда мать твоя Маремьяна умерла, я сняла с ее руки ремешок, который она с детских лет носила. Маремьяна рассказывала, что такие пояски одевали матери своим детям. Храни его как память о матери и ее предках. На нем помимо ее имени вырезаны и имена ее родителей.

– У Борьки нет такого.

– Так, когда Домина померла, никто о том видно и не подумал. Похоронили вместе с пояском. Я его у нее при жизни на руке-то видела.

С тех пор и носил Савка на руке среди других украшений кожаный ремешок матери.

Раздавшиеся позади шаги вывели Савку из задумчивости. Он повернулся и увидел старшего своей ватаги. Никодиму, как звали холопа, было чуть за сорок. Фамилии у него толи не было, толи он ее не называл, а потому все знали его по необычному прозвищу – Подкова. Крепко сбитый почти без шеи и с огромными кулаками мужчина оправдывал его в полной мере. Силы мужик был большой. Ему ничего не стоило загнуть металлический прут и не вспотеть при этом. Не все время он в холопах был. Хозяйство когда-то имел свое. Бортничал не плохо. Мед и воск Петембуровцам поставлял. Но в какой-то момент не смог с податью справится. Неурожайный год был у пчел. Вот его хозяйство и пошло в счет налогов. А самого Никодима на вече в холопы к Петембуровцам определили. С тех пор он, как и многие другие в работниках у Петембуровцев состоят.