Саламат. Наша история Ezira Temirova

© Ezira Temirova, 2025

ISBN 978-5-0065-2499-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слушай же, мой друг, и будь внимателен: история, которую я поведаю, пронизана болью и отчаянием, но также надеждой и силой человеческого духа. Есть в судьбе нашего народа нечто трагически возвышенное, как в судьбе Иова, осмелившегося спорить с самим Богом, – только наш народ спорил с земными властителями, злыми и слепыми, и не покорился даже в своем страдании. Знаешь ли ты об операции «Чечевица»? Наверное, нет. У неё название простое, будничное, будто это – не история о разорённых душах и окровавленных телах, а запись из канцелярской книги.

Но под этим названием кроется нечто куда более страшное: судьба сотен тысяч людей, изломанных, как ветви в бурю, и всё же не сдавшихся. Ибо можно согнуть человека, но нельзя уничтожить его дух, если он не позволит этого. Народ мой был изгнан с его земли, той самой земли, где он молился, трудился, растил детей и хоронил своих стариков. Люди, переполненные верой и надеждой, столкнулись с жестокостью, от которой мир стынет в ужасе. Среди этих судеб я расскажу тебе о двух семьях, чья жизнь стала символом страдания, но также и великой любви. Это история тех, кто уцелел, чтобы рассказать правду.

Началась эта трагедия ранним утром, в февральскую стужу 1944 года, когда часы пробили пять. В этот час, в тёмной ночи, холодной и безжалостной, начался злой крик железа и шёпот страха. Лишённые всякой вины, люди, сонные, ещё не осознавшие, что происходит, были выгнаны из своих домов. Мужчин увели первыми. Они говорили, что нужна рабочая сила. Ах, как часто ложь скрывает истинное зло! Но что мог знать этот простой народ, воспитанный в горах, о том, как велика сила государева гнева? Они были просты в своей мудрости, как дети, и велики в своём достоинстве, как горы, среди которых жили.

Стариков и женщин затолкали в скотские вагоны, в холодный железный мрак, где не было ни тепла, ни света, ни воздуха. Молились они, как могли, за себя и за детей, а кто-то, быть может, уже проклинал свою судьбу. Ах, человек, созданный для любви и света, способен обрести силу в страдании – но какую цену он платит за эту силу! Дети плакали, матери пытались их утишить, а солдаты, звери в человеческом обличье, загоняли их плетью и ругательствами.

Но самые страшные истории часто остаются скрытыми в глубине памяти народа, как запретный плод, который боятся сорвать. В селе Хайбах, среди горных вершин, в одном мгновении погибло более семисот душ. Их согнали в конюшню, как скот, заперли и подожгли. Кто пытался вырваться, тех расстреливали на месте. Эти люди, эти мученики, горели живьём, и не было на небе ни звезды, ни Бога, который бы заступился за них. Неужели можно было бы описать словами их последние крики? О, горе, если б я мог сложить песнь об их страданиях, – но даже слова бессильны перед такой бездной!

Те же, кто уцелел, были обречены на другую муку: дорогу в изгнание, в неизвестность. Вагоны, набитые телами, были столь тесны, что люди умирали, едва начав этот путь. Замёрзшие, измождённые, больные, они тряслись под скрип железа и рев ветра. Каждую остановку солдаты проверяли, кто мёртв, и выбрасывали тела на снег. Матери, обвивающие своих умерших детей, пытались сохранить их рядом с собой, пока солдаты не отнимали их и не бросали, как ненужный груз. О, как мог человек стать столь равнодушным к человеческому страданию? И сколько же боли способно вынести материнское сердце?

Три недели они ехали в этих вагонах, отринутые от своей родины, словно падшие ангелы, лишённые небесного света. Их привезли в Казахстан, в чужую землю, среди бескрайних степей, где холод, голод и пустота стали их новой действительностью. Там началась другая история: история детей, оставшихся сиротами, женщин, потерявших мужей, и стариков, чьи глаза видели слишком много смерти.

Но из этой тьмы, из глубин отчаяния, выросло новое поколение, которое сумело сохранить в себе огонь веры и памяти. Они возвращались домой, к горам и долинам, с высоко поднятой головой, гордые и сильные. Не деньги и не оружие, а сила духа их вела. О, как велика может быть сила человека, что способен не только выжить, но и возвыситься над своей судьбой!

Вот она, история моего народа, моего сердца. И если ты, читатель, найдёшь в себе мужество не отвести взгляд от этой боли, знай: в ней кроется истина о нас самих.

Разогнав собак, которые рыскали по мусорной куче, Салавди с надеждой, но почти без веры в удачу, начал искать хоть какую-то еду. Однако, как это часто бывает в жизни, удача пришла неожиданно – он нашел полбуханки черствого хлеба и остатки пищи, завернутые в кулечек. Не выдержав, он схватил свою находку, и, почти забыв про все вокруг, побежал домой, предчувствуя, что на это короткое счастье ему придется надеяться еще долго.

Домом его была старая, дряхлая лачуга, в которой когда-то, возможно, кто-то жил, но теперь от нее осталась лишь оболочка – полуразрушенный деревянный домик, состоявший из двух комнат. Дом, как и сама жизнь в нем, клонился к земле, с каждым днем казавшийся более склонным к окончательному развалу. Он едва ли мог дать защиту, и все внутри него было на грани исчезновения, как и все, что находилось за пределами этого скромного жилища.

Он открыл дверь, не удерживающуюся на петлях, вошел и, с усилием подпер ее обратно. Внутри было темно, несмотря на утреннее солнце, которое пыталось пробиться через щели в пленке, натянутой вместо оконных стекол. Стены, почерневшие от сырости и покрытые плесенью, не создавали уютной атмосферы. Здесь не было ни жизни, ни тепла, только суровая реальность, с которой невозможно было примириться.

Когда мальчик вошел в дом, к нему сразу подбежали его сестры и брат, все с глазами полными надежды, ибо никто из них, кроме него, не мог дать утешения, не мог принести то, что было жизненно важно – еду. Они были детьми, потерявшими своих родителей, и теперь этот мальчик, едва вступивший в подростковый возраст, был для них всем: и старшим братом, и защитником, и кормильцем. Ему было всего тринадцать лет, когда на его плечи легла тяжесть ответственности, столь большая, что его маленькие плечи едва ли могли ее выдержать.

Развернув кулечек, Салавди осторожно достал полбуханки черствого хлеба. Малыши с надеждой устремились к нему, словно ожидали какого-то чуда. Они сидели вокруг, их взгляды полны боли и голода. Мальчик, отделяя маленькие кусочки от хлеба, делил их между братом и сестрами. Младшая из девочек, Нюра, схватила свою долю с нетерпением и стала грызть ее, не замечая, как жесток был этот хлеб. Гилани и Шура ели медленно, словно пытаясь растянуть каждую крупицу удовольствия, понимая, что следующая порция пищи может так и не прийти.

Салавди смотрел на них с гордостью и одновременно с болью в сердце. Он понимал, что он единственный, кто может позаботиться о своих братьях и сестрах, что он несет на себе всю тяжесть этой ответственности. Но в то же время голод, усталость и постоянные переживания не давали ему покоя. Он часто размышлял, как бы сложилась их жизнь, если бы не война. Возможно, он бы продолжал учиться, радовался бы каждому новому дню, ходил бы в школу, а вечером бегал бы с ребятами на улице. Но вместо этого он сидел здесь, в этом мрачном доме, разделяя скудные остатки пищи с теми, кто еще меньше, чем он, понимал ужасы их положения.

– Как бы могло быть, если бы не было войны? – часто спрашивал себя Салавди. – Может, я бы пошел в школу, учился бы, а не искал в мусоре, что бы нам поесть? Но мысли эти всегда оказывались бесплодными. Он не мог себе позволить мечтать о другом. На его плечах была жизнь его младших, и он не имел права на слабость, не имел права сдаться. Каждый раз, когда он думал о том, чтобы оставить все и сбежать, перед глазами возникали их лица, полные надежды и доверия. Эти глаза не могли быть преданы, и он не мог подвести их.

Салавди никогда не считал свою семью обузой, наоборот, он ощущал в себе ответственность за их жизнь, за их будущее. Быть одному, заботиться только о себе, было бы, наверное, легче, но он не мог этого сделать. Это было бы предательством, и он был слишком привязан к ним, чтобы осознать, что сдаться было бы проще. Так что он продолжал бороться. Бороться за них, бороться за их выживание, даже если это значило молчаливо глотать свою боль и слезы.

Поглощая этот хлеб, он глотал вместе с ним свои слезы и прятал их, чтобы не видеть того, как страдают его младшие. Он продолжал играть свою роль старшего брата, крепкого и надежного, хоть его сердце было полно беспокойства и усталости.

– Читатель может удивиться, как я мог оставить детей и не попытаться убежать, – думал Салавди. – Но нужно понять: многие взрослые, даже будучи родителями, иногда принимают решение оставить детей. И это не всегда из эгоизма, но из беспомощности, когда они видят, что не могут выжить сами, и что не смогут дать детям того, чего они заслуживают. Но я был слишком мал, чтобы отказаться от ответственности. Я не мог бросить их. Мы все были воспитаны с теми же ценностями, что семья – это все. Родственники должны помогать друг другу, и это не просто слова, это нечто большее. Мы, чеченцы, не бросаем своих, даже если не можем сами справиться. И даже сейчас, когда я один, я обязан был быть с ними.