Когда они вскоре запрягли лошадь и повозку, их путь лежал в горы. Путь не был далеким, но и не близким. Когда они выехали из поселения, где пустовали лишь деревья, кусты и поляны, Санька вдруг начал вспоминать свою родину.

– Когда я был маленьким, – начал он, – мы жили в деревне на Украине. Лето было жарким, и мы с друзьями часто бегали к реке, чтобы поплавать. Однажды, когда мы собирали яблоки, нас застал сильный дождь. Мы спрятались под дубом, и слушали, как капли барабанят по листьям. Эти моменты казались волшебными.

Этот рассказ запомнился Салавди не столько самими словами, сколько выражением лица Саньки, его тёплым взглядом, полным ностальгии. Салавди подумал, что, может быть, именно эти воспоминания и давали ему ту нескончаемую весёлость, тот светлый взгляд на жизнь, сквозь который он воспринимал даже самые тяжёлые моменты. Его радость, как выяснилось, была не просто игрой с окружающими, но, возможно, защитой от боли, которую вызывали воспоминания о доме, о родных местах. Это было его способом справляться с утратами, не позволяя горечи овладеть им полностью.

Их разговоры не касались войны, не касались тяжелых событий, которые каждый из них пережил по-своему. Ни один из них не осмеливался затронуть эти темы, и даже, когда один из них завершал свой рассказ, другой, чувствуя эту неизбежную паузу, начинал новую беседу с новыми, незначительными, но такими важными мелочами.

Когда они добрались до леса и стали подниматься по горе, их задача была простая: искать палки и деревья, которые были уже обрублены или повалены ветром и дождями. Санька, глядя на эти поваленные стволы, удивлялся.

– За что ни возьмись, всё как фрукты, – говорил он, выражая наивное удивление и невольное восхищение.

Эти небольшие вылазки в лес, несмотря на их редкость, создали нечто более важное – между ними с Салавди возникло настоящая дружба. Не просто отношения квартиранта и мальчишки из оккупированной республики, но настоящая человеческая близость, как бы простая, как бы поверхностная она ни была. И для Саньки это было как возвращение в детство, наивное, беззаботное, а для Салавди это был способ понять, что, несмотря на все тяжёлые обстоятельства, они – такие же люди, с душами, с переживаниями, с мечтами и тревогами.

Из дневника Салавди:

«Наш дом был, если ехать от Грозного по шоссейной дороге, в районе, где до мечети было двадцать пять или двадцать шесть километров. Там раньше показывали кино. Мечеть до начала всех этих событий служила кинотеатром. Если повернуть налево и пройти до маленькой речушки, с мостиком, то с правой стороны на небольшой возвышенности стоял наш дом. Он был длинным, с небольшим поворотом, в котором располагались коровник и курятник. Вокруг, на небольшой территории, росли молодые акации, около пяти лет. Перед домом растили исключительно сливы, тоже молодые, жёлтые, которые мама посадила, и которые давали плоды уже два года.»

Мать, как всегда, проснулась раньше всех, и, как обычно, занималась домашними делами. Она уже закончила работу в коровнике, чистила, носила воду и сено, заботясь о корове, единственной скотине, которая, как ждала вся семья, должна была принести телёнка. Это была их гордость, и за ней ухаживали с такой же заботой, как за младшим членом семьи.

Когда Салавди встал, он быстро оделся и побежал в коровник, где его мать уже завершала утреннюю работу. Она взглянула на него усталым, но тёплым взглядом и сказала:

– Доброе утро, сынок. Как ты себя чувствуешь?

– Доброе утро, мама, – ответил он, зевая, – всё в порядке, немного устал.

– Я вижу, ты хорошо справляешься с сестрёнками, спасибо тебе за помощь, – сказала мать, поглаживая его по голове. – Но сегодня много дел. Нужно съездить в деревню и привезти зерно и муку.