К концу дня 3 февраля 1938 года принял участие в исполнении приговора (расстреле) в отношении как минимум 46 человек в этот день, в том числе и Мясина-Колбасина Антона Георгиевича.

Я молчал. Смотрел на листок, но видел лишь чёрные закорючки, похожие на мёртвых насекомых, – смысл отказывался проникать в сознание. 46 человек. За один день. Руками троих. Я почувствовал, как во рту появился привкус металла, как от старой монеты.

– Но знаете, что самое интересное? – Аркадий Вениаминович наклонился ко мне. Его голос стал тише, почти заговорщицким. – В конце того же года с Кротовым что-то произошло. Что-то, что изменило его поведение.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, чувствуя, как позвонки на миг превратились в цепочку ледяных кубиков.

Аркадий Вениаминович, пошелестев листками бумаги, достал ещё несколько документов из папки.

– Смотрите. Вот отчёты о делах, которые вёл Кротов с января по август 1938 года. – Он разложил бумаги передо мной. – Краткое содержание, так сказать. Видите? Практически все заканчиваются признаниями обвиняемых, суровыми приговорами, высшей мерой. А теперь взгляните сюда.

Он рядом положил другие документы.

– Это отчёты о делах, которые Кротов вёл с сентября по декабрь того же года. Видите разницу?

Я внимательно просмотрел отчёты. Действительно, картина резко менялась. Вместо выбитых признательных показаний – ходатайства за подписью Кротова о дополнительном расследовании. Вместо стандартных обвинительных заключений – запросы на пересмотр дел.

– А что произошло? – спросил я, поднимая глаза на Аркадия Вениаминовича.

Он пожал плечами:

– Точно никто не знает. Но что-то определённо случилось. Что-то, что заставило его посмотреть в зеркало и, видимо, ужаснуться. Что-то, что заставило его изменить свой подход.

Я снова посмотрел на фотографию улыбающегося Кротова. Что могло произойти с этим человеком? Что заставило его усомниться в том, что он делал?

– И что было дальше?

Аркадий Вениаминович горько усмехнулся:

– А дальше… Дальше система сработала так, как она и должна была сработать.

Он встал, отсканировал какой-то листок и протянул мне:

– Возьмите, обязательно пригодится, когда найдёте родственников Кротова.

Я пробежал глазами текст, сложил лист и засунул во внутренний карман пиджака.

Аркадий Вениаминович молчал, глядя куда-то поверх моей головы. Потом тихо добавил:

– Знаете, в чём трагедия таких людей как Кротов? Они были частью системы, которая не прощала слабости и сомнений. Даже если у них и появлялись какие-то человеческие чувства, система быстро ставила их на место.

Я смотрел на разложенные передо мной документы, на фотографии, на газетные вырезки. Всё это складывалось в жуткий пазл той эпохи, которая казалась такой далёкой, но в то же время была так близко.

– А запонки? – спросил я, снова доставая их из кармана. – Как они могли оказаться в антикварном, а не остаться в семье Кротова?

Аркадий Вениаминович пожал плечами:

– Кто знает? Вот и выясните это. А потом и мне как-нибудь расскажете эту историю.

– Выясню, Аркадий Вениаминович, – улыбнулся я, – правда, совершенно не представляя, как это у меня получится.

Он ободряюще похлопал меня по плечу и начал собирать документы обратно в папку – старую, потёртую, с выцветшей надписью на обложке. Интересно, сколько ещё таких папок хранят истории, подобные истории Кротова? И сколько из них никогда не будут рассказаны?

Уже прощаясь, у массивных дубовых дверей архива, я не удержался и спросил:

– Аркадий Вениаминович, простите за любопытство, но не могу не спросить. Откуда у вас такая интересная фамилия – Зар-Заречный? Звучит как название какого-нибудь уездного городка из романа Салтыкова-Щедрина.