Договорить он не успел. Кротов резко выбросил руку и схватил арестованного за грудки, притягивая к себе через стол:

– Слушай сюда, падаль! Ещё раз скажешь «никто» – я тебе все зубы этой табуреткой повыбиваю! Ты думаешь, я с тобой цацкаться буду?

Он с силой оттолкнул Мясина-Колбасина, тот едва не свалился, споткнувшись о стоящую у него за спиной табуретку.

– У меня методов много, – процедил Кротов. – На любой вкус. Могу и по-хорошему. А могу и иначе. Вы ведь семью свою любите? Жену, дочь? Антон Георгиевич?

Мясин-Колбасин резко побледнел:

– При чём тут они? Не трогайте их!

– А это уж как вы себя вести будете, – усмехнулся Кротов. – Будете паинькой – может, и обойдётся. А нет – так есть у нас местечко и для врагов народа помоложе. Лет эдак с шестнадцати…

– Вы не посмеете! – выкрикнул Мясин-Колбасин, делая отчаянный шаг к столу. – Не смейте угрожать ребёнку!

Кротов молниеносно среагировал. Коротким и точным ударом в челюсть он опрокинул арестованного на пол.

– Ну всё, договорился, философ, – прорычал следователь, нависая над Мясиным-Колбасиным. – Сейчас ты у меня запоёшь!

Он схватил стоявшую рядом табуретку и замахнулся. Мясин-Колбасин в ужасе закрыл голову руками…

Я резко мотнул головой, возвращаясь в тишину архивного кабинета. Аркадий Вениаминович молча смотрел на меня, и в его синих глазах было сочувствие.

– Знаете, Виктор, – продолжил Аркадий Вениаминович, аккуратно перелистывая страницы дела, его пальцы двигались с осторожностью сапёра, – самое страшное в таких людях, как Кротов, – это не рога и копыта. А то, что их не было. Они не были монстрами из фильмов ужасов. Они были обычными людьми. Как вы и я. Ходили на работу, как на завод. Выполняли план. Возвращались домой к семьям. И при этом… – он замолчал, подбирая слова.

– Что? – спросил я, чувствуя, как внутри всё сжимается от ужаса.

– При этом творили такое, что в голове не укладывается, – закончил Аркадий Вениаминович. – Вот, смотрите.

Он протянул мне лист бумаги. Это был отчёт о допросе. Я пробежал глазами. Сухие, казённые фразы описывали то, что иначе как пытками назвать было нельзя.

– И это… это всё Кротов? – спросил я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

Аркадий Вениаминович кивнул:

– Да. И не только это. Здесь, – он постучал пальцем по папке, – и вот на этой полке, – он указал рукой на стеллаж, заполненный толстыми папками, – сотни таких отчётов. Сотни сломанных судеб. А вот, – он протянул мне фотографию, – взгляните-ка на это.

Я взял снимок. На нём была запечатлена группа людей в форме НКВД. Все с одинаково жёсткими лицами. В центре стоял мужчина, которого я сразу узнал, – Валентин Кротов. Он улыбался. Улыбался широко, почти счастливо.

– Эта фотография сделана в июле 1938 года, на каком-то праздновании. Я предполагаю, что именно тогда ему и вручили в качестве подарка эти самые запонки. Видите, какой довольный?

– Ещё бы, – пробормотал я. – Сотни «раскрытых» дел.

– Да, – Аркадий Вениаминович тяжело вздохнул. – Только не дел, а жизней. Читайте, – он протянул мне ещё один листок.

Я взял его.

15 ноября 1937 года совместно с комендантом Ленинградского УНКВД Безгубой Андреем Петровичем, прокурором Кобыльским Виктором Николаевичем и народным судьёй Александром Добродомовым принял участие в исполнении приговора (расстреле) в отношении 12 человек.

3 февраля 1938 года в Ленинградской тюрьме № 1 УНКВД совместно с комендантом Ленинградского УНКВД Безгубой Андреем Петровичем и инспектором 8-го отдела Ленинградского УНКВД Ревякиной Анной Васильевной принял участие в исполнении приговора (расстреле) в отношении 6 человек, затем ещё 33 человек.