– Береги себя, – сказал полковник девушке и вышел.

Грохот барабанов, как летний гром, и слоновий рев труб – что-то надвигалось с дальнего конца улицы Меркадерес, будто карнавал; но это всего лишь два десятка клоунов и музыкантов, бродивших от Пласа Вьеха до Пласа-де-Армас и обратно. Если целый день слоняться тут от бара к бару по маршруту Хэма[5], то можно встретиться с этим табором раз пять-шесть. Он все время путается под ногами. Полковник не стал прижиматься к стене, а упрямо пошел посреди улицы, рассекая строй комедиантов. Проигнорировав юную клоунессу с железной кружкой для подношений, он оказался среди скачущих фигур. Над ним возвысились разноцветные балахоны на ходулях; размалеванные рожи с клоунскими носами хохотали ему в лицо. Барабанщики и трубачи шеренгой прошагали через него, пританцовывая. И вдруг прямо перед собой полковник увидел того самого парня в пыльнике. Возникнув ниоткуда, танцор прыгал, вертелся на месте с бешеной энергией. Полы его плаща разлетались в стороны, открывая голый влажный торс и обтягивающие джинсы. На поясе болтались пустые ножны из дерматина, а мачете он размахивал в танце, рубил им направо и налево, воинственно вращал над головой, будто исполнял ритуальный танец. Полковник застыл на месте, чувствуя на лице волнение воздуха от сверкающего клинка, и тут только разглядел, что мачете из крашенного серебрянкой дерева – муляж! Танцор внезапно перестал крутиться, но трясся в припадке, сжимая двумя руками занесенное над головой псевдооружие, и только его глаза оставались неподвижны и устремлены на полковника, и этот взгляд говорил: я тебя знаю. Это длилось мгновение, парень снова завертелся; полковник протиснулся через толпу туристов и зашагал в сторону старой таможни, чтобы остановить там какой-нибудь битый «шевроле» и доехать за два кука до площади Революции к начальству.

Если вы знаете в Одессе пафосный ресторан «Моцарт», что возле Оперного театра, то само собой вам известно и стильное кафе «Сальери», стоящее точно напротив. Глупо было бы, если бы в Одессе они не смотрели друг другу в окна – эти два «композитора». Десятого сентября две тысячи двенадцатого года, за семь месяцев до встречи полковника и Карлоса в гостинице «Инглатерра» и за десять тысяч километров от той встречи, на террасе кафе «Сальери» сидел молодой человек вызывающе приятной наружности Георгий Гершович, для друзей – просто Гера, а среди бандитов Молдаванки и в деловых кругах, приближенных к Одесскому морскому порту, известный также как Гершвин.

Чтобы долго не возиться с описанием его внешности: Гершвин был похож на молодого Пастернака, только губы тоньше и взгляд ироничнее, чем на известных фотографиях поэта.

Каждый раз, бывая на этой улице, Гершвин вспоминал свою первую большую и трагическую любовь – Нино Гоберидзе. Постер с ее фотографией висел в витрине ресторана «Моцарт». Девушка в воздушном белом платье на темном фоне будто летела в беспредельном космосе. Рыжая грузинская красавица Нино сказала Гершвину душной майской ночью на скамейке Горсада: «Ты хороший… ты правда очень хороший, но давай останемся друзьями…» Он умирал недели две, но почему-то выжил и еще недели две презирал себя за это. А потом все как-то рассосалось. Сейчас, с террасы, выходившей в сквер Пале-Рояль, Гершвин не видел той фотографии, но знал, что она там, в витрине через дорогу, и это смутно беспокоило его, как стыдное воспоминание детства, что будет мучить до могилы. Иногда он думал: не узнать ли, почему висит там фото Нино; кто в ресторане «Моцарт» сделал ее символом заведения? Это было нетрудно, стоило только поспрашивать знакомых: Одесса – маленький город. Но зачем ворошить прошлое?