Жаркий влажный воздух казался здесь гуще из-за плотного потока звуков. Они стекались в колодец со всех этажей и перемешивались в нем: где-то кричали и смеялись дети; на втором этаже ругались двое; на пятом орал телевизор.

Они стояли, взмокшие, будто долго бежали к финишу. Воздуха не хватало, и эта мешанина звуков…

– Ладно, последняя попытка. – Карлос смотрел мимо полковника. – Что еще мне сказала ваша кровь… Вы оперировали раненого в палатке, отрезали ему кисть руки, ночью, в Анголе, давно. Вдруг стрельба снаружи. Вошли трое партизан, ассистента и пациента сразу застрелили, а вас увели. У них в лагере вы оперировали их командира, спасли ему жизнь, и он вас отпустил, а своему командиру вы доложили, что бежали… и вам за это дали медаль…

Полковник помолчал, сделал длинный вдох:

– Допустим, вы можете что-то… Я вижу, что вы можете… Но значит ли это, что вы способны кого-то вылечить?

– Принесите мне ее кровь, и я скажу, что с ней и как лечить… – Карлос по-прежнему не стремился убеждать.

– И что вы хотите за… лечение? Денег? Я не богат.

– Мне не нужны деньги.

– А что вам нужно?

– Ничего.

– То есть как?

Карлос смотрел в сторону.

– В чем ваш интерес?

– Мой интерес – сделать это…

– Хотите сказать, что вы просто добрый доктор, лечащий по велению души?

Карлос впервые улыбнулся – будто в тени шляпы блин сморщился и снова разгладился.

– А что вас так удивляет? Вы же сами – добрый доктор. Разве это деньги – то, что вы получаете за свой ежедневный подвиг на Гаити? Ну подарили вам дворец, а денег на ремонт нету.

– Глядя на вас, не скажешь, что вы вообще знаете, что такое деньги.

– А я что говорю? Не в деньгах дело.

– Тогда в чем?

– Это вас не касается.

– Нет, так не пойдет. Вы мне показываете фокусы и собираетесь проделывать какие-то фокусы с Клаудией. Я хочу знать, зачем вам это нужно.

Карлос равнодушно покачал головой и процедил медленно и веско:

– Мне все равно, чего вы там хотите. Это мое дело. Да и не знаю я, как это объяснить…

– А вы попытайтесь.

Карлос вздохнул с кислой миной. Ему было лень пускаться в объяснения. Этажом выше кто-то снова закричал, запричитал. Помолчав, Карлос заговорил монотонно и совсем уж невнятно, так, что в постоянном шуме его едва можно было расслышать. Полковник невольно подался вперед и вытянулся навстречу его тусклому голосу:

– Я скажу вам только вот что: в каждом течет ручеек крови издалека… из темноты…

Наверху заорали дети и с грохотом посыпались вниз по ступеням лестницы.

– …перетекает из поколения в поколение, из ваших отца и матери – в вас, а в них – из их родителей…

– Луис! Луис, да пошел ты! – сказал кто-то и засмеялся.

– Я вижу ручеек крови, как он бежит, перетекает в поколениях… Исток теряется во тьме… Я вижу в крови ее путь и запечатленные в ней страдания, события и болезни…

– Луис! Луис! – опять тот же голос.

– Отвали, – был ответ с другого этажа.

– …Ваша кровь пришла к вам от предков… Переливалась на пути к вам из сосуда в сосуд… вам ее передали на хранение, чтобы вы передали дальше…

Танго где-то рядом загремело из колонок, и полковник еще больше подался вперед, чтобы лучше слышать и лучше видеть шевелящиеся губы, но все равно он что-то упускал в потоке посторонних звуков.

– Я читаю кровь… Когда вы дадите мне ее кровь…

Какие-то важные слова ускользнули, но полковник не стал переспрашивать. Вряд ли от этого прибавилось бы ясности. Он спросил о главном:

– И как вы это делаете?

– Мне нужно попробовать на вкус… любое количество – хоть каплю… хоть молекулу, и я все знаю про донора.

– Давно это с вами?

– Нет…

Карлос замолчал, глядя себе под ноги. Полковник уже решил, что продолжения не будет, но снова услышал монотонное: