И сразу наступил двадцатый век.
Часть третья «МАРИЯ»
21. (Не по дням…)
На сказках о попе и о Балде
За шесть переросла уже Мария
И радости сама себе дарила,
Не мямлила в дому и не шустрила,
Была полезна в бытовом труде.
Семье пришелся кстати пенсион,
Вздохнула бабка Стружкина от бдений,
Не вдумываясь ни в природу денег,
Ни в вечность их. Лишь строго ежеденно
Вела им счет и тратам всем резон.
А мы о сказках: коли был Салтан,
То и Гвидон не затянул явиться —
Мария по стопам той небылицы
Росла и телом, и, чему дивиться,
Умом, который не принцессин дан.
И различала цвет она и тень,
Добро и зло, где много, и где мало…
И в бочке пресловутой тесно стало.
Вслед за шестью, чтоб не тянуть мочало,
Переросла, естественно, за семь.
И чисел знала, минимум как, сто,
И «Отче наш», и уж алфáвит споро,
И во дворе не занималась вздором.
Соседи и знакомые без спора,
И Лидия Иванна знали, что
Пора бы ей в гимназию. Но как?
С семи годов! И это очень строго.
Никто и даже бабушка, ей Богу,
Не знал, что так серьезно и надолго
Нагадит со своей опиской дьяк.
В бумаге цифра – прямо, как клеймо!
И не докажешь, что ребенок хваткий,
И что давно пора жевать тетрадки.
Когда не помогли уж даже взятки,
От Императора пришло письмо.
Директорские грубые уста
Письмом свело, как смоляной породой.
Приказ был исключительного рода,
И осенью, как раз, второго года
В гимназию она была взята.
«МАРИЯ СТРУЖКИНА». Фото 1913 г.
22. (Шишка)
Была способна Маня к языкам:
Французский и английский, и немецкий
Штудировала въедливо, не детски,
Древне-церковный относила к мерзким,
Но скрыть умела все от классных дам.
И не вела она особых дружб.
И дети, ей подобные, не редки.
Домашний круг, уроки и отметки.
Последние весьма в журнальной сетке
Сулили в сумме, скромный пусть, но куш.
Вот-таки в пятом, например, году
В гимназии вдруг стали суетиться.
(Она имела патронаж царицы.)
Сам едет!!! Смысл имеет подучиться
И оказаться в видимом ряду.
Директор не дурак был, «миль пардон»,
Врата открылись перед Николаем.
Пес ни один по-русски не залаял,
Портрет был в срок, и дворник – «дело знаем» —
Алису утром «вздернул» на фронтон.
Довольный Император весь в усах,
(Царица на портрет была похожа),
Шел по рядам к отличницам, и что же:
У края лба, лоснясь под белой кожей,
О ней уж он не помнил, но – краса —
Сиял его японский «сувенир»,
Неизведенная и мазью шишка.
И будь среди встречающих мальчишки,
И страхом не сдержало бы интрижки,
Но дисциплина – девочек кумир.
Помазанник при полной тишине
Хрустел начищенными сапогами;
Ни шевелька, ни носом, ни руками,
Отроковицы про себя икали,
И лишку подышать вело б к вине.
Лишь Машенька, наивная душа,
Увидев шишку, охнула, как дома,
И будто бы с Царем давно знакома
Кивнула головой. Не надо грома —
Директор сполз «в ударе» не спеша.
23. (Шаляпин)
Был март, во всю теплело, и хотя
Опять мятежники пытались лаять,
Весна была от края и до края,
И злой курьез с визитом Николая
Не отразился на судьбе дитя.
Он сам смеялся, в кабинет придя,
И воскресив директора подарком,
«А звать как?» «Стружкина Мария», – каркнул.
«Остепенится, не беда, до брака».
И, как приказ, слова глаза едят.
«Как отчество ее-то, бишь, скажи?»
«Мартыновна! Кем был, не помню точно…»
«Я знал его, он помогал нам очень.
Спасибо за портрет, похож и сочен.
В театр детей сводите для души».
И вот, они уже идут в Большой.
И старших, и прилежных это право.
Не всяко воскресение кроваво.
Мария среди них, скромна, как пава,
Но ей и так, похоже, хорошо.
«Севильского цирюльника» дают.
И в роли Дона Бартоло – Шаляпин.
Выходит: из кулисы кончик шляпы,
Потом ботинок, после нос этапом.
А Фигаро тебе – и там, и тут.
Как матери, от оперы начать