Бывает, что в судьбе не хватит раза,

Подмоги чьей-то не сломать иглу.

И передали новому Царю,

Что бывший генерал охраны трона

В тяжелом настроенье похоронном

Желал бы с уважением короны

Открыться тайною души в миру.

Был Николай вполне не удивлен.

Он знал Черевина еще ребенком,

Его басам он вторил смехом звонким,

И на воде устраивали гонки…

И поспешил принять его поклон.

Пришел, присел, и вскакивать не дал

Он старику, прикованному к ложу,

И выслушал внимательно, и что же?

Узнал! Да то, что и попу негоже

Знать, но волненья вида не подал.

«Отца судить – неправильный резон.

И прав солдат, что мне доверил тайну.

Приглядывать за девочкой я стану.

Как вышивается по жизни странно…»

И в лоб поцеловал, держа фасон.

Отпели-то наперстника в полку,

А в Серафимах попрощались с прахом,

И как просил, за голенище махом,

На встречу с упокоенным монархом,

Вложили тихо фляжку коньяку.

19. (Штырь)

Решился старый Петр довышивать

Рисунок, вдетый Александром в пяльца.

Боролись в нем «хочу» и «рад стараться»,

Но не крестом же молча прикрываться!

Тишь тишью, но извольте, гладь, так гладь.

А презанятный выходил узор:

Мать схоронили, и с нее нет спроса;

Седьмой десяток бабке, ладно, сносно:

Мартын – одно названье с сизым носом.

Коммерцию забросил, впал в разор.

«Аптеки» и Борисово – в заклад!

Но пыжился, да с прежнею сноровкой,

В два года путь прошел без подготовки…

От «Яра» с песней прямо до «Хитровки».

И был не то, чтоб горд, но глупо рад.

В тумане, будто в бане, огоньки —

Зазывно тлеют чугуны с тушенкой,

Чадят махоркой чьи-то в прошлом женки

В кормильцев чьих-то. Облака лишенных,

И в Центре, все близ Яузы реки.

На местном языке – Трактир «Сибирь» —

Мартынова любимейшая яма.

В наплывах полутемного бедлама

Ему была приятна вся программа,

И он уже свыкался с кличкой «Штырь».

Держал «общак», судил при дележе,

Ведь не пропьешь купеческую сметку,

Фортило в карты, кушал не объедки,

И вспоминал таганский дом он редко…

А Маше – три с копейками уже.

Ивановна не верила слезам.

Сын проклят, а самой достало хватки.

Читала с внучкой вслух она загадки,

Когда вечор городовой Лохматкин

Про сына бабе Лиде рассказал.

Зарезан был в Столешниках с утра.

В вонючем сюртуке, в следах пирушки

Визитку отыскали – не игрушки:

«Гильдстаршина, Мартын Миронов Стружкин,

Купец, «Аптеки» постовщик двора».

20. (Наследство)

Что ж нам оставил горе-фармацевт?

Одни долги и толпы кредиторов.

Дегуниным покрыли с недобором.

Таганский дом остался – без простора,

Но можно жить. Такой, вот, всем рецепт.

Борисову с конюшнями давно,

В закладе бывшим, отмахнули ручкой.

Бабуля с четырех-то летней внучкой

Сбирали губки дудкой, деньги кучкой,

И ждали, потому, просить грешно.

Но как же там, в Ореховом, родня,

Мартына тетки, добрые к обеду?

Полина умерла почти, что следом,

От жара вдруг, и был недуг неведом,

А Дуня жизнь решила поменять.

Обузою девичество сочтя,

Да на седьмом критическом десятке

Скакнула замуж, видимо, за взятку —

Мальчишки на старух богатых падки…

И Лиду видеть в гости не хотят.

Вы спросите, а где же царский приз?

Ведь бирюзою можно было, смело

Манипулируя, поправить дело.

Служанка Катька: с петухом пропела,

И унесла кокошник – весь сюрприз.

А Николаше просто и сказать

Забыли – есть, мол, и сестра малая.

В торгашестве с казачеством пылая,

Мальчишка рос. Нет спроса с Николая.

Я о другом хочу здесь написать.

О том, что в суете рубежных лет

Страна все больше делалась богата.

И в том Маруся – факт – не виновата,

Заслуга есть ее другого брата,

Другого Николая. Жив секрет!

И к Стружкиным явился человек.

Принес шкатулку бронзы в каплях лавы.

В ней пенсион с печатью, не без славы.

Он помнил мазь, не критикуя нравы…