С царём в голове. Мастерская современного каприза Леонид Вариченко
© Леонид Вариченко, 2020
ISBN 978-5-0051-4030-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ОТ АВТОРА
Здравствуйте! Будьте в книге, как дома, и книга позволит Вам прожить в ней до последнего внятного слова.
Классический каприз – всегда современен, поэтому
современный каприз – классичен!
«Мастерская Современного Каприза» – «МАСК-ВАЛЕТ»!
Театр Леонида Вариченко – сценичен и стихотворен. Страницы – кулисы. Слова – актёры. Стихотворные размеры – костюмы. Окружающий мир – сюжет пьесы. «МАСК-ВАЛЕТ» – литературный театр! Стихотворные капризы – это всё, что пока не стало достижениями «МАстерской Сценичного Каприза». Каждая книга – спектакль!
А в данном случае дело обстоит немного по-другому.
Роман в стихах «Александровна» уже исполнялся как моноспектакль. Видеопленка по неосторожности снимавшего утрачена. Осталось всего несколько репетиционных снимков. А со дня первого издания книги прошло пятнадцать лет.
Во второй части поэтического сборника несколько миниатюр о власти вообще, о лидерах духовных и земных, об Императорах и Принцах, о Князьях и Царях впервые соединены в единую композицию «Из Князи, до под Божьи глази».
В 2012 году первый вариант сборника как CD-книга был выпущен Издательским домом «Бал-Диапазон», и лишь в этом сезоне дополненная книга приходит к вам в живом бумажном виде, в неё включена поэма «Инквизитор» – переложенная на стихи легенда из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» о «втором пришествии» и стихотворения последних лет – «Страх привычки, смена тем, всё, как снова – раз за разом!»
«С ЦАРЁМ ЛИ В ГОЛОВЕ?» Рис. 2001 г.
***
ПОСВЯЩЕНИЕ
Долгое время об этом нельзя было говорить. За это могли арестовать, сослать, а то и просто стереть с лица земли. Мария – сначала она боялась за себя, потом за дочь, позже за внука. Но перед смертью, всё же поделилась всем, что знала, с внуком, заставив поклясться, что он никому не проговорится.
А он и не проговорился.
Просто изменились времена, другими стали люди, другой стала страна, вернулись прежние ценности.
Роман «Александровна» – это произведение совести, стихи любви, семейный долг художника человеку, учившему его видеть мир – его бабушке, внебрачной дочери Царя Александра III.
Поэтическая семейная хроника – давний жанр российской поэзии. Леонид Вариченко решил возродить его в XXI веке, тем более, что судьба его семьи теснейшими нитями переплетена с биографиями августейшей императорской фамилии. Кровные связи русских Императоров с боярскими и дворянскими родами хорошо известны историкам, а вот сплетение кроны родословного древа со стволом и корнями подданных Российской Империи почти неизвестно. В строгой стилистике и поэтике известного пушкинского романа в стихах Вариченко воссоздаёт историю своей семьи и своего рода. Мы как-то совсем забыли, что Императоры – тоже люди, обычные граждане Российской Империи, а люди нетитулованные сплошь и рядом сплетались своими судьбами с императорской семьей.
Гибель «Освободителя» – Александра II от бомбы террориста, в конечном итоге стала гибелью всей России и миллионов её граждан.
Так семейная хроника становится историей, а история перерастает в семейное предание. Мы живём в эпоху восстановления утраченных корней и связей. Надо вспомнить всё, что возможно и восстановить всё, что ещё не полностью утрачено. Историко-поэтический труд Леонида Вариченко представляет двойную ценность, как историческая семейная хроника и как лирическая исповедь интеллигента начала XXI века, впервые решившегося поведать в пушкинском стиле о своей «прошлой жизни» в позапрошлом столетии.
Пусть хотя бы в слове вернётся всё, что может вернуться.
Константин Кедров
поэт, доктор философских наук
1. «АЛЕКСАНДРОВНА»
Часть первая «АННА И МАРТЫН»
1. (Воцарение)
Да, в восемьдесят первом час пробил:
Морозы отступили без апломба,
Угрозы не рассеяв над Европой,
И Гриневицкий разразился бомбой —
«Освободителя» – таки-убил.
И в тот же самый незабвенный день,
Второго марта – экая досада —
Пройдя иной походкою по саду,
Всевоцарился Третий Александр,
Небрежно на Россию сбросив тень.
За гробом, прежде нового царя —
Вдова, Княгиня Юрьевская. Боже,
Ее звезда теперь зашла. И что же,
Распоряженье было – не тревожить,
Поздней – не вспоминать, в душе коря.
Сам Александр давно уже женат.
Жена – принцесса Дании суровой —
Мила, миниатюрна, образцова.
Был с нею, что ни для кого не ново,
Сговорен Николай, умерший брат.
_________________
* Карант – одна глава романа, состоящая из сорока строк (quarante – сорок, фр.), или восьми пятистиший – сэнков (cinq – пять, фр.)
Итак: в семье любовь, любви той плод
В честь дяди назван тоже Николаем.
Трон – данность, хоть и не вполне желаем.
Страна – в либерализме, как мы знаем,
Как в чем-то жидком, в пищу не идет.
О фрейлине Мещерской память прочь
Давно прогнало осознанье долга.
Победоносцев ловит взглядом колким,
И растолочь, по-видимому, толки
О Конституции придется смочь.
Из многочисленных убийц отца,
Кого смогли, повесили уроком.
Анархия, как ни зови пороком —
Заразная болезнь. От Воли прока
Не много оказалось без свинца.
И время не стоит: и самолет
С Можайским прилетел, и генерала —
Героя Плевны спьяну вдруг не стало.
Смотря на все, пусть иногда устало,
Наш Царь был тверд и не спешил вперед.
2. (Дочь купца)
Купечества с искусством брак хорош,
Но для кого, пока что не решили.
Дозволенного рамки стали шире.
В Москве и Музы с властью задружили —
Открыл свой «Русский Драмтеатр» Корш.
Купец Фатеев ложу прикупил.
К открытию «Снегурочку» давали.
И хуже Римский-Корсаков едва ли,
Чем Глинка, да еще с Островским в паре.
Партер, как и галерка, полон был.
Уже и лету близился конец,
Фактически – открытие сезона.
В семнадцать лет и под венец резонно,
Уже пора. Какие тут фасоны!
И дочку в ложу усадил отец.
И возражений не было почти
У Анны по отечеству Петровны.
Что шутовство, что кушать макароны…
Приехала и села у колонны.
Отца не любишь, так насильно чти.
И началось, и хор себе вопит —
Сам не уснет и многих в зале будит,
И скрипки вряд ли кто-нибудь осудит,
Да и Островский, по либретто судя,
Довольно-таки непростой пиит.
Но лучший – Лель! Премного поразил,
Вернее что, конечно, поразила,
Поскольку женщина. И ариозо мило,
И видом не противна, не претила.
И досмотреть у Ани стало сил.
Впервые поглазеть на суету
Московских пустяков не возбранилось.
Потом не раз «Снегурочка» приснилась.
С затворничеством Анечка простилась,
Впервые вкус шампанского во рту.
И в довершенье выкинул отец
Один из номеров. Явился в ложу,
Купец-предприниматель, видно, тоже —
И двадцать пять, и не женат похоже —
Из Стружкиных, Мартын, ей-ей, хитрец.
3. (Аптекарь)
Владеть наследством начал он давно,
У Стружкиных мужчины жили мало.
Отца уж в семьдесят втором не стало,
До сорока немного не достало.
Глядь, и Мартын Миронычу вольно.
Но не творил сынок большого зла.
Строга маманя, Лидия Иванна,
Блюла хозяйство, как это ни странно,
Ложилась поздно и ставала рано,
И гордо честь вдовы купца несла.
В Борисовом фамильный дом стоял:
Конюшни – блажь покойного Мирона,
Поля, луга и псовые загоны.
Хозяйство и по тем годам огромно,
И челяди-прислуги счет не мал.
Хозяйка Лида успевала все:
Свое в порядке строгости хранила,
И к сестрам заезжала, не забыла,
Что неспособны править, хоть и милы.
А их Орехово доход несет.
Стоит в соседстве, не тяжелый крюк,
И все одно – завещано Мартыну.
Так что, как праздник, сластей на полтину,
В охапку нежелающего сына
И к теткам с пряниками, и не вдруг.
Однажды прихватило сердце враз.
На вид-то здорова была купчиха,
Но тут слегла. Мартын нежданно лихо
И лекаря сыскал в момент и тихо,
И научать себя не дал. Мать спас.
Потом и интерес завел себе
Таблетками да порошками боле,
С людьми связался, что уколы колят,
Клизм, ядов накупил, английской соли
И развернул «Аптеку» на Трубе.
С Фатеевым поставки завязал,
Открыл вторую на Таганке кряду…
Тут в опере Анюта, глаз отрада.
Мартын запал, женился – семьи рады —
Дегунино за ней в приданом взял.
4. (Порок)
Царь Александр трудился в меру сил:
Министров проверял – пусть не жируют,
А то свернет реформ – одну-другую,
Бомбистов припугнет и… затоскует.
Тогда и отдыхал, и водку пил.
Малютка Минни, как жену он звал,
Была строга и пьянство запрещала,
Сперва терпела и увещевала,
Позднее и решимость проявляла.
Но все ж он был любим и это знал.
Черевин Петр, вдруг вызванный с утра,
Как друг и адъютант, и вождь охраны,
День узнавал по толщине стакана
И фразе самодержца-великана
О том, что «голь на выдумки хитра».
И флягу доставал из сапога,
И обеспечивал отъезд внезапный
На ближний финский их северо-запад —
Туда, где уж царица точно сцапать
Дурную руку пьяниц не могла.
Конечно, поведенье не в пример
Такое ставить ни державным детям,
Ни тем, кто за историю в ответе.
Но сей порок, чем длительней на свете,
Тем неискорененней прочих вер.
Текли беседы без «мерси-пардон»,
Душа свои вытаптывала тропы,
Ловилась рыба и ждала Европа —
День проходил, другой… Был отдых допит,
И Царь с улыбкой возвращался в дом.
При всем при этом юный Николай,
И слабый, и ранимый с виду мальчик,
