Купил билет и улыбнулся так,

Что Анечке в коленках слабо стало.

«Добром воздастся за добро», – сказала,

Она ж про Машу ничего не знала.

«С билета приз – тебе». «Ой-ой!» «Я – маг!»

13. (Приз)

В другое лето весь торговый «бум»

В Екатеринодар решили бросить,

И Дубову подряд. «Прокопий, просим!

Нам лишь проценты отсчитаешь в осень».

Кубань взыграла родиною рун.

А Николай, наследник дел, хвостом —

Уж десять лет, с толковостью хорошей —

Был послан поучиться с дядей Прошей.

Ему играться в «магазин» – не ноша,

И нюриной сестры в станице дом.

Конечно, не хотели отпускать,

Потом, конечно, долго провожали:

И тискали, и чмокали, и жали,

И долго за подводами бежали.

И ладушки бы, вроде, так сказать.

Да, подоспело время разобрать

И мысли, и эмоции Анюте:

Она еще и не на перепутье,

Но на глазах уже – любезны будьте

По правилам общественным играть.

Снегурочка! К весне ль пробить грозе?

Но Стружкин – не Мизгирь, увы, и хуже,

Что и Державный Муж – не Лель, он туже.

По берендеевски – до первой лужи —

Примчался приз – кокошник в бирюзе.

Родня съезжается попить кофей,

По-модному, для непонятной цели,

И денег подзанять есть на прицеле…

К комоду сразу, даже не присели —

На видном месте ярмарки трофей.

«Примерь, Анюта!» завистливый пыл

Всех обуял, до глубины добрался.

Мартын гордился, пыжился, набрался,

В осадок отошел, потом проспался

И первый раз супружницу побил.

А Лидия Иванна тут, как тут,

Но заступилась, видано ли дело.

Она уже порядком постарела

И поняла, что и недоглядела,

И поднапортила. Жизнь – долгий труд.

14. (Житье)

Вини вину! Невинность вне суда.

Отъехали в Орехово старухи,

Отплакалось под шепоты на кухне,

Синяк разгладится, фонарь потухнет,

Обида ж не простится никогда.

И каждому теперь уже свое.

Семья ли? Дом ли? Каста ли? Очаг ли?

И узы, как обузы, быстро чахли

И стали окончательной молчанкой.

Не жизнь – существование, житье.

Не мог себя переломить купец

И, может быть, свалиться на колени,

И попросить о долгожданном плене.

Все заливал от глупости и лени,

И набекрень съезжал его венец.

И лезть с советом уж боялась мать.

Обоих жаль – и сына, и невестку.

Но жаль их по отдельности, не вместе.

И все вошло в привычку в этом месте.

Вот, кабы ни менять, ни понимать.

Украдкой доставая бирюзу,

Анюта предавалась размышленьям,

Как тот несостоявшийся мошенник,

Что дом покинуть просит разрешенья

И честен тем. Но чешется в носу.

У каждой девы есть свой принц из грез,

И в каждой женщине живет пиратка,

На волю пробирается украдкой,

Сквозь оскорбленья, ревности рогатки

И унижения, и реки слез.

Она уж слышала, что Царь хворал,

Но не писать же дурочкою в Питер.

А памятный мужчина, как хотите,

И говорят, что не ходок по свите,

Чем батюшка покойный баловал.

Неужто, жизнь так тихо и пройдет,

И минет век, рассеив сонм иллюзий,

И душу чем-то теплым не нагрузит,

И в облаке, как в белой длинной блузе,

Придется допевать ей хоровод?

15. (Бублик)

И девяносто шел четвертый год,

И то был май, и третья уж декада.

Здоровья улучшенье, как награда.

Конечно же, еще не до парада,

Но от недуга меньше вдруг забот.

Как в феврале, когда рожденья день

Сумели провести сорок девятый,

И даже бал был. Фотоаппараты

Сверкали часто, но и аккуратно,

Чтоб пневмонии не тревожить тень.

Потом опять от боли он тупел.

На Аничков дворец России взоры

Обращены были. Ни заговоры,

Ни злой режим, и ни пилюлей горы

Не помогали. Даже похудел.

И тут внезапно после Пасхи вздох,

И месяц без отмены церемоний.

На вид совсем, ну, как тогда в вагоне,

И те из докторов теперь в загоне,

Что позволяли говорить, что плох.

Дров поколол, порядок, окрылен,

Как малый – из постели и на уши.

Марию Федоровну не послушал

И сапоги наквасил, что потуже.