Сонмище. Сказал – и язык тут же ощущал сладость.

Третьяк постучал в ворота, высокие, из доброй лиственницы. На столбах тех – в полутьме не разглядеть, а Третьяк помнил, не единожды здесь был, – крылатые змеи-аспиды, кои сплелись друг с другом. Чтобы всякий понимал, что творится за воротами.

– Чего стоишь зыришь? Стучи! – гаркнул кто-то ему в ухо.

Третьяк оглянулся – недраный кафтан, шапка с бобровым мехом, рядом два помоложе да с наглыми рожами. Видать, боярских детей сюда занесло.

Сдержал ругательство, постучал в ворота особо: два коротких удара, два с оттяжкой – мол, свои идут.

Гостей встретили да под белы рученьки повели в низкую избу – оттуда доносились пьяные песни, смех и женский визг. Сначала нальют вина или пива вдоволь – только плати. Потом девки в одних срачицах[6] залезут на колени, будут шептать: «Мил сокол, побалуй меня», потом поведут в баню… А там все забудешь.

Третьяк проводил их взглядом, прицокнул – не для того сюда пришел.

В самой глубине двора за колючими кустами сокрыта была изба. Ее охраняли два дюжих инородца, видно, из крещеных.

– Чего пришел? – лениво сказал ему лысый мужик с огромным животом, на нем всякий кафтан расходился. Он сидел за столом, а вокруг него – кувшины с пойлом. В таких местах пост не блюдут.

– Товар у меня есть, да такой… – Третьяк размахнулся, чтобы показать ценность, и получил оплеуху от стражника.

– Веди свой товар, Третьяк, – чуть мягче сказал хозяин сонмища. – Каков собою?

– Девка, самый сок. Глаза синие, бойкая, медовая.

– Ишь как описал! – Толстяк засмеялся, пузо пошло мелкой рябью. – С таким товаром у меня беда. А порченая девка-то?

Третьяк, не успев и подумать, закивал головой: мол, порченая.

Лысый вздохнул, почесал пузо:

– Где такая уцелеет? Ежели так хороша, три рубля дам. Скоро новых людишек пригонят. И всем к Катаю надобно. Так-то!

Третьяк чуть не потер руки: рубль – это лошадь. Повезет, так и телега. А ежели поторговаться?

– Три рубля за такую девку мало. И пять мало! К тебе со всех окрестных земель сбегутся служилые. Глаза во какие! – Третьяк сотворил из своих клешней два круга и приставил к лицу, чтобы лысый хозяин сонмища был сговорчивей.

– Глазища…

– И тут всего довольно. – Третьяк вошел в раж и руками показал пониже, как хорош товар.

– О-ох, режешь ты меня без ножа, прохвост. Так уж и быть, заплачу пятак с полтиной. – Лысый шлепнул себя по животу и загоготал. А за ним последовали стражники – затряслись стены.

Ударили по рукам: третьего дня Третьяк приведет девку.

Он вышел из той избы, и внутри аж все дрожало от радости: пятак с полтиной – это ж такое богатство!

Хоть лысый предлагал, выставлял себя за щедрого хозяина, он к срамницам не пошел. Билось в нем: «Первым отведаю сладости. Потом сдам в сонмище Степанову дочку, в кошеле зазвенят рублики. Месть окажется полной».

Молодой задорный голос выделывал коленца:

Третьяк, вспомнив свою бесшабашную юность, остановился, заулыбался во весь рот. Молодец в расстегнутом кафтане, с колпаком набекрень, стоял возле бани, а вокруг него вились две девки в татарских сапогах. Сверху платки, а под ними, видно, и не было ничего. Одна тянулась к нему, ловила шею губами, вторая прижималась к плечу, елозилась, будто змеища.

– Кажись, знакомый? – пробормотал Третьяк.

И, углядев рожу, натянул малахай пониже и рысью побежал прочь с Катаевого подворья. Только бы срамницы закружили голову мальцу так, чтобы про все позабыл. Ему ли не знать, как оно бывает.

После той встречи радость Третьякову словно корова языком слизнула.