Скажем, к примеру, где я сейчас? И вправду, чтó это: с шапкой из снега каждой зимою, либо встающее из трав летом с зонтиком кровли от непогоды, с óкулами смотреть вокруг, иначе с окнами, с подобьем рта как входом? Что торжествует, если в нём в ливень прячутся мошки, в холод – полёвки или в зной – жабы? Что счáстливо, когда в нём – я? Вхожу в него – и от эмоций он весь светится. Что это? Дом. Бог не творил его – напротив, мнил стеснить нас, обездолить. Безуспешно! Дом нас спас от Божьей кары, стал для нас прибежищем, где мы свыкались с бытием вне рая. Можно бросить дом, сжечь дом, продать его – но с тем чтоб сразу жаждать новый… Мысля так, я убеждал себя, наверно, в чём-то важном.

Сын исполнил пьеску. Мы легли, и он уснул. А я от мысли, что глушу свой страх, додумывал: как и с чего бы стены, окна, печь с трубой, что входит в крышу, потолок и пол – животворят, лелеют дух, вдобавок придают энергию, упрочивают в замыслах и сохраняют лучшее, что я в нём, в доме, пережил? И отчего, обратно, дом жив мной? Ведь я дом чувствую, когда мы врозь и он стоит пустой, тень рая, в хмари августа, под майской моросью и под февральской вьюгой?.. Где-то стукнуло… Что, филин? мыши? зайцы?.. Дом, вобрав нас, вздел флаг радости, сзывая в гости всех вокруг. Он не провидит и не верит в эйфории, что будет вновь один. Кровь в жилах камня остановится, и радость сникнет. Он нас любит – но он только дом наездов, кой сначала согревают, чтоб выстуживать, переполняют, чтоб опустошить, и холят, чтоб забросить неожиданно. Он – место встречи, скорой разлуки, краткого счастья, комканых празднеств, горькой надежды, сирой приязни и безответной, скорбной любви… Я встал к стене, сплошь влажной. Конденсат? плод сред: кирпичной, стылой – и воздушной, гретой печкой? Нет, совсем не конденсат, а слёзы. Отчий дом плачет. Я встал к стене, сплошь влажной. Конденсат? плод сред: кирпичной, стылой – и воздушной, тёплой от печки? Не конденсат, нет. Отчий дом плачет. Шляясь по людям и кабинетам, маясь по флоре, сожранной зайцами, по соткам, что решил прибрать Закваскин, я, увы, забыл о доме, не отметил только нашу с домом встречу, посчитав его фрагментом общего – усадьбы; а ведь все они: сад, сотки, Лохна, и ракита подле Лохны, даже Квасовка с Тенявино – к нему преамбула, не более…

Уснул я сном, что был по сути бдением, не могшим зваться так по стазу тела и тягучести раздумий о домах вообще. Как достаётся им, – кирпичным, деревянным, каменным и пр., – их экзистенция? Что чувствуют, когда меняются хозяева? Здесь, где томлюсь в бессоннице, жил дед мой, прадеды, возможно пращуры… Я вышел в сени; там, в стене известняка, мерцал гранитный крупный камень; он откуда?.. Прорезь узкого окошка ― в кладке толщиною с метр. Жилую зону от сеней отторгла щель; по осени в неё вдувает листья, что шуршат… Вовне, куда я двинулся сомнамбулой, с фасада – три окна в свет лампочки (я смог наладить снятую ворьём проводку). Весь фасад из кирпича рустован, плюс – карниз под кровлей. Вот торец, где ветер, где спит «нива» и где в крепости из снега я вчера сидел озлённый. Выше – сад. Я рвом Магнатика сквозь сад побрёл, отметив: дно во рву местами травное; тепла здесь через край, с учётом мартовской солярности. Вокруг – поля в снегах; сквозь них ров мчит во тьму… Я шёл и шёл… Забрезжило, и я пустился вспять, фиксируя тускнеющий синюшно-фиолетовый фонарь, что на усадьбе у Магнатика за поймой… Слева, над Флавском, небо зарделось. Вскаркивал ворон. Ветер усилился… Почудилась песнь жаворонка. Вот дела! Откуда он?! Как стынь выносит?.. Видимо, хоть нет весны, но в Квасовке каким-то чудом жизнь воспрянула, а значит, жаворонкам петь…