– „Замглав… эН Зимоходов“. Он главарь?

– Дак верно! – Заговеев скинул шапку, сжал её рукой, покашлял. – Я по пенсии ходил к ему, и как когда нам электричество отрезали. Он был партийный тут начальник. А и счас начальник – по селу, не в городе. Иначе как? Они такой народ, всегда в верхах… В собрания он звал меня, на митинги, чтоб с орденом; с им вместе были мы в президиме, он партия, а я трудящий… Ты погодь… – Старик, вскочив, умчался.

Фыркал принтер; слышался шансон по радио… Позвав меня, ресепш-секретарша стала красить ногти. Я, пройдя у зеркала, увидел типа в куртке, пачканной в недавнем марш-броске сквозь город в низких розвальнях… Вступили с сыном в кабинет. Чин указал на стул, единственный, напротив от стола (другие стулья у стены). Мы сели. Чин нýдил взглядом: суть излагайте! времени мало; мне недосуг! но, в общем, господинчик, вряд ли вы полýчите, что будете просить; уж лучше бросьте; не хотите? ради бога, поиграем, я играть всегда готов: вы прóсите, занудно, долго прóсите – я против; вы, всхренев, долдоните свою херню – моя херь выше, я вас крою; вы в итоге умоляете меня, и я тогда, не как чиновник-служащий, а просто как живой, сочувствую; но, кроме что пинка под зад, я ни шиша вам не пожалую; и не со зла, причём: вы просто мне невыгодны; а пользу я бы углядел, поверьте, сразу бы, и всё бы шло иначе к общей выгоде… Ну, с чем вы к нам, чёрт вас побрал?.. Давя зевок, он поднял трубку, говорил и взглядывал при этом хмуро. Перед ним флажок с подставкой цвета доллара, близ – алая подставка, но пустая: в ожидании реконституции советского серпастого?.. Поговорив и брякнув трубку в раздражении, он завертел в сосиськах-пальцах ручку.

– Что молчите?

– Я из Квасовки, с деревни; дачник, в принципе. До вас была Наталья Марковна… – тянул я комкано.

– Заместо Шпонькиной стал я. Что надо? Чётче!.. Ну?

Негодную, как вышло, логику прервав, я начал новую: – Мне нуж… Не мне – а у жены здесь дом. Мы здесь давно… Я вас прошу… Мы сами из Москвы. А прадеды из Квасовки… И я прошу вас дать сто соток… Нет, хоть сорок… Я не местный… Как потомок бывших здешних, вследствие, что ездим из Москвы; затраты… Я прошу…

– Эк… Бросьте! – фыркнул он. – Зачем? Не ехайте. Вот мой отец с Москвы сюда приехал. А сегодня получу я под Москвой хоть метр? Ответьте.

– Вы?

– Так точно. Есть закон! – Он мёл лупастым взглядом стол и воздух вперемежку и при этом дёргал ляжкой: посрамлял Москву с ушлёпком в грязной куртке. Вкусно выделил: – Закон, что местным – га. А дачникам – ноль два га. Дачники… Две трети сёл здесь дачи! Красногорье, Ушаково, Крекшино, Лачиново… Сплошь дачные, все из Москвы да Тулы и Орла – здесь родили́сь. Что, всем давать? Вам, им гектар? Вот у меня двенадцать соток, хоть я здешний… Эк! Гектары – мы своим, кто тут живёт. Заезжие неделю пóжили, поели, выпили – и вновь в столицы?.. Так нельзя!.. Эк, дай ему… Вам будто бламанже дай… Эк!.. – Засунув кисть под стол, он стал чесать там. – Пишут, что земля – святыня. Так – пока налогов нет; брать станем – в слёзы? Вы… Вот вы сам кто, скажите?.. – Услыхав «лингвист», он фыркнул. – Грамотный, и с высшим! Думайте, раз вы лингвист. Ну, дам вам га… Но как? Законы запрещают! Стребуйте хоть сотку под Москвой. Дадут вам?

С руганью, с криком, выставив орден, в шапке-ушанке, в дверь влез сосед мой.

– Но!! Не трогай!! Я целинник!! – костерил он секретаршу. – Ты на свете не было, я тут поля пахал твоим пап-мамкам!!

– Что буянишь? – Глум вдруг стёрся с губ чиновника; со мной он кончил, пьяный кстати; кстати, так сказать, эксцесс; я лишний. – Света, будет; всё в порядке… А целинник подожди, мы и товарищ тут доспорим.