МОЙ, кол вам в зад, сто метров вдоль и поперёк, сад с холмиком руин чертога прадедов! МОИ холодные и непролазные снега! МОИ здесь лисы, совы, зайцы, трио лиственниц, и травы, и земля! МОЙ даже дым от печки! Прёт Закваскин?! Цап за шкирку, дать пинка – и гнать в убожество, где под проваленной двускатной крышей дом его!! Так надо бы… Но я не смог, сыграв, что – честный-де. А ведь как жгло меня…

Нет, хватит! Всё моё!!

Всё в окоёме – ВСЁ МОЁ!!!

Храбрец… А повторись спор – вновь смолчу, не вскинусь, буду мямлить: «жаль», «прискорбный факт, увы», но «документ есть документ», «уж таковы реалии», «есть правовое поле, есть законы…»

Я ушёл в избу в расстройстве. Там луна копировала окна в фантастический эстамп на печке. Сын мой спал.

Как сделать, чтобы данность (явь то бишь, реальность) не терзала, не драла его, и чтоб не вырос он, как я, изгоем без корней и средств? Чтó дам ему: фамилию (с той гнусной «с»), ряд ветхих писем с брáтиной?.. Я начал обсуждать «Закваскина» по части имени. Акцент на рабском слоге (не Квашнин, Репнин в их знатности), с приставкой, выражающей неконченность и прилагательность (вот роль той «за-» из ряда однотипных амплуа, к примеру: «за-умь», «зá-берег», «за-лупа», «зá-ворот», «за-тáкт», «за-кладничество», «за-муж»), с флексией (иначе с окончанием), что уточняет службу высшим в иерархии (здесь уязвим и я, с преамбулой, что я не думаю, что я, Квашнин, пуп мира). В общем: «Николай» («Крушитель Людства»); «Фёдорыч» («Дар Бога»), полностью: «Дар Божий Побеждать Людей» – напротив, versus, «Павла» («Малого») с «Григорием» («Неспящим, Бдящим»), это я про Заговеева. Мнят, имя – нрав, характер. Тьма Закваскиных с их шкурным навыком! Имея право, – или сторговав его, – на га вообще, без санкций межевания, он выбрал вдруг не свой кут, голый и запущенный, а мой ухоженный обширный сад в периметре из фауны! В итоге, пусть де-факто у меня под сотню соток, но де-юре – много меньше. Он дал взятку за такое право, и его уважили, поправ мои права? Впрямь: я с женой – мы кто? Когда-то, в старину, мы значили, а нынче значит сикль (рубль, доллар); нет его – нет прав. Я «кандидат», «учёный», да? Ранг, важный при советской власти, нынче звук пустой.

Я стал молиться, мысленно… Слух ширился, и слышались: стук в крышу, плески в Лохне вод на перекатах и шумы «М-2», стелившейся за склонами… Бог на молитвы не ответил… Странно: почему? Я недостоин, чтобы Он ответил?.. Или же я глуп? Ведь Он изрёк: «не думай, не радей о завтрашнем», – а я терзаюсь этим «завтра», игнорируя совет?

Позавтракав, мы двинулись во Флавск над поймой узкой дорогой. Путь наш был долог, шесть километров.

Солнце сияло. Северный ветер дул не стихая. Наст под ногами был леденистым. Избы, деревья – всё было мёртвым, стылым, бесцветным, разве что ивы в пойме мохнатились. Намёка на приход весенней неги не было… Над парой труб соседей то мотались вправо-влево, то влеклись на юг дымы… В кустах на пне сидела кошка и мечтала: стынь кончилась; близ – лето, птички, мыши, сытная пора…

– Ручьи, пап, скоро?

– Тош, не знаю.

– Зайцы были?

– Нет.

– А если бы они там были? – Он воззрился из-под шапки. – Ты стрелял бы?

Я ответил: – Не стрелял бы.

Он запрыгал. Он был рад.

Шли вдоль конечных изб Тенявино, заброшенных, разграбленных. С жилых рядов потявкивали псы; приёмники, с той громкостью, что слышно и прохожим, сообщали: «кабинет министров» плох, всё плохо; тянется «война»; «рецессия»… Мы повернули в пойму к мельнице, – точней к руинам, – тропкой. В шумных водах спал огромный светлый жёрнов; мельница ― без кровли и в проломах. По сугробам влезли внутрь. Я произнёс: