В те дни, когда в столице была такая обстановка, я проводил, как главком сухопутных войск, плановые сборы руководителей войск на базе Прикарпатского военного округа. Собирался 20 августа в отпуск, в Крым вместе с семьей. Но 17 числа мне позвонил министр обороны маршал Язов: “Руководство страны, с учетом обстановки, вызывает вас в Москву”. Я выполнил приказ.

Тогда говорили: “Зачем Варенников туда полез, какое ему дело?” Но я же не просто военный, а народный депутат, поэтому думал о судьбе народа. Когда был на совещании, на котором обсуждалась сложившаяся ситуация, слушал всех внимательно. Основной доклад сделал Павлов, за ним выступили Шеин и Крючков. Общая ситуация была такова. В марте в стране был проведен референдум: хотите ли вы жить в СССР? Большинство ответило: “Да!” А Горбачев задумал подписать Союзный Договор, который, как уже было известно, готовы были подписать шесть республик из пятнадцати. При этом колебания проявили лидеры Украины.

Второй вопрос был не менее острый. Предлагалось, что там, где требует обстановка, вводить чрезвычайное положение. А что такое чрезвычайное положение? Это значит – убивай людей, жги дома. В апреле 1990 года на съезде народных депутатов СССР был принят закон о режиме чрезвычайного положения, в котором говорилось, как следует поступать в случаях массовых волнений, особенно с применением оружия. Закон тот был принят на основе опыта, который мы испытали. Не хочу вдаваться в подробности, но пример приведу. В Москве загрузили эшелон с военной техникой, а на станцию назначения он прибыл разграбленный. Волнения, хищения, грабежи, разбои, убийства. Наше государство не управлялось. Тогда и приняли решение обсудить с Горбачевым положение, превращающееся в катастрофу.

17 августа решили переговорить с Горбачевым по телефону, кто-то предложил написать письмо, но остановились на предложении направить к нему для переговоров группу из четырех человек – Бакланов, Шеин, Болдин и Варенников. Причем мне объявили, что после беседы в Форосе я должен отправиться в Киев – обстановка в столице Украины также складывалась тревожная.

Когда мы прибыли к Горбачеву, он нас долго не принимал. Мы приехали для него внезапно, он не знал, как ему повести себя с нами. Стал куда-то звонить. Тогда Крючков, чтобы он нас принял, отключил ему телефоны. Лишил его возможности названивать всем и выяснять, кто да зачем направил к нему нас. Он вынужден был нас принять. Когда зашли в его кабинет, он сказал: “Садитесь”. Я сел, а остальные, его прямые подчиненные, остались стоять. Еще не разобравшись толком, зачем мы к нему приехали, заговорил с нами грубо, речь его была переполнена матерщиной. Меня это сильно удивило. Я так не разговаривал ни с солдатами, когда был лейтенантом, ни с подчиненными, когда стал генералом. А это президент страны! Да и слушать никого он не желал. Все молчали, боясь ему что-то возразить. Наблюдая эту картину, я решил вмешаться. В резкой форме изложил ему положение в стране и вооруженных силах. Сказал, что он, как президент, несет личную ответственность за то, что не принимает мер по исправлению сложившейся ситуации. Тогда он сказал: ”Действуйте как хотите, я не хочу ни во что вмешиваться”. И мы ушли.

Таким вот был наш президент. Хотел править, не прилагая сил. В сложных ситуациях всегда был нерешителен, ни одной дельной мысли не высказывал, одни общие фразы. Помощники и журналисты эти фразы причесывали, а все равно получалось много слов и никакого дела. Начиная с событий в Тбилиси в 1989 году всегда старался оказаться в стороне. А ведь как президент он за все отвечал, нес ответственность за всех! Вместо того, чтобы взять на себя хоть какую-то ответственность, преспокойно отдыхал на Форосе. Позже, на суде