В этих словах выражен совершенно новый взгляд на причины революции в России, – взгляд, отличный от устоявшейся формулы «верхи не могут – низы не хотят».

История, как мы знаем, распорядилась таким образом, что русские никогда не знали собственности, и это обстоятельство сыграло решающую роль в том, что наши предки «проскочили» стадию рабовладения, через которую прошли все западные страны, включая США; не знали наши предки и развитых форм феодализма и капитализма. Русского человека от начала заботило одно: как сделать так, чтобы жить по наряду, то есть по закону, данному свыше, по правде, а стало быть – по справедливости, которая предполагает прежде всего установление гармонии как в душе человека, так и в его отношениях с ближними своими, с окружающими его людьми, да и со всей природой. Иначе говоря, для русского человека всегда стояло на первом месте духовное начало, а материальная его «подпитка» на втором, приоритет отдавался не вопросу «как жить», а вопросу «для чего жить». В этом состоит принципиальное отличие русской ментальности от ментальности западной, которая развивалась в обратном направлении – от признания необходимости материального обеспечения биологического существования человека к утверждению его социальных прав.

Такая разнонаправленность интересов в определении того, что в мире есть настоящие ценности, а что всего лишь ярлыки с проставленными на них ценами, привела к тому, что если все европейские революции сводились в конечном счете к перераспределению собственности в соответствии с мерой вложенного в эту собственность труда различных слоев насления, то в сознании русского человека духовное никогда не смешивалось с материальным и даже накануне революции жило убеждение в том, что, как определил эту особенность русской ментальности О. Витте, «занятие всем, что связано с благосостоянием и потребностями народа, остается в компетенции правительственной власти».

Этот чисто антироссиянский взгляд на разделение обязанностей между народом и властью привел к тому, что если люди западной ментальности сами завоевывали себе гражданские права и заставляли власти уважать эти права, то мы, русские, до сих пор верим, что наши права предоставит нам власть, которая и будет «володеть» нами в соответствии с буквой и духом придуманных для нас – и только для нас! – законов.

Коренное отличие между двумя этими ментальностями, непонятное нам, не представляет никакого секрета для людей Запада. «В российском обществе так и не возникло общепризнанной правовой системы, – писал, например, англичанин Г. Сетон-Ватсон. – На Западе существовала непрерывная традиция прав, которые градуировались в разных сословиях в зависимости от их привилегий, но даже в самом низшем сословии крестьян эти права никогда не опускались до состояния полного бесправия. В России формирующаяся деспотическая монархия не застала никаких более мощных социальных сил, а помимо того существовала всеобщая безграмотность и чрезвычайно низкий уровень культуры[32]. В российском законодательстве не существует законодательства, которое определяет природу власти суверена или его права и обязанности, включая природу прав и обязанностей граждан. Концепция правового правления, идея, согласно которой должны существовать ясно определенные законы и правила, обязательные для всех, в соответствии с которыми должны осуществляться действия всех граждан, никогда не была не только принята, но и понятна большинством российского общества».