Найти ответ на этот вопрос взялись народники – выходцы из состоятельных семей, в основном молодые люди с университетским образованием, которые бросили вызов тогдашнему правительству и «пошли в народ», чтобы разделить с ним его беды и вселить надежды на лучшее будущее. Это о них Ленин сказал: «Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда – вера в возможность крестьянской социалистической революции – вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством».

Сегодня идеи народничества, как и идеалы коммунизма, не в чести в нашем обществе. Между тем именно народники стали той реальной силой, которая привела в движение Россию. В 1885 году, когда в России о социализме и, тем более, коммунизме слышало лишь считанное число образованных людей, да и те отмахивались от «новомодных теорий», рожденных в умах западноевропейских кабинетных ученых, не имеющих ни малейшего представления о России и русских, Лев Толстой публикует статью «Так что же нам делать?», в которой содержатся провидческие строки: «Как ни стараемся мы скрыть от себя простую, самую очевидную опасность истощения терпения тех людей, которых мы душим, как ни стараемся мы противодействовать этой опасности всякими обманами, насилиями, задабриваниями, опасность эта растет с каждым днем, с каждым часом и давно уже угрожает нам, а теперь назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке над бушующим уже и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и пожрет нас. Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы в ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв. Таково положение в Европе; таково положение у нас и еще хуже у нас, потому что оно не имеет спасательных клапанов… В нашем народе в последние три-четыре года вошло в общее употребление новое, многозначительное слово; словом этим, которого я никогда не слыхал прежде, ругаются теперь на улице и определяют нас: дармоеды. Ненависть и презрение задавленного народа растет, а силы физические и нравственные богатых классов слабеют; обман же, которым держится все, изнашивается, и утешать себя в этой смертной опасности богатые классы не могут уже ничем. Возвратиться к старому нельзя; возобновить разрушенный престиж нельзя; остается одно для тех, которые не хотят переменить свою жизнь: надеяться на то, что на мою жизнь хватит, а после как хотят. Так и делает слепая толпа богатых классов; но опасность все растет, и ужасная развязка приближается».

Народники потерпели поражение не потому, что их беззаветная вера в высшую справедливость выродилась в конечном счете в террор; трагедия народников состояла в том, что они имели дело уже с серьезно больным народом, воля которого к кардинальному изменению условий жизни оказалась парализована всеми предшествующими веками развития. Народу стало тошно всё, а в условиях ослабившей свои устои церкви он готов был пойти за первым, кто, не будучи связан с опостылевшей ему властью, позовет его за собой. Не случайно не кто иной, как Столыпин, лучше других осознавший эту готовность народа очертя голову ринуться в омут кардинальных перемен, и ответивший на эту готовность учреждением военно-полевых судов, виселицами и массовыми расстрелами («столыпинский галстук», как стали называть виселицы в начале ХХ века, не выдумка, а реальность, к которой стал прибегать Петр Аркадьевич Столыпин еще будучи саратовским губернатором, подавив крестьянские волнения в ходе первой Русской революции 1905—1907 гг., и остался верен ей после 1906 г., став председателем совета министра России), выступил в 1910 году в стенах Государственной думы с речью, в которой заявил: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы в России, то завтра же в Петербурге заседал бы Совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геену огненную».