А своей мысли на сей счёт Лада не имела. Все помыслы Богдану были отданы, как и сердце, и вся она стремилась душой к возлюбленному.

— Молю тебя Христом Богом. Подсоби! Просто покажи ленту, дай весть, что я здесь в беде. Пусть к отцу моему сходит, они что-нибудь придумают, к отцу Дионисию за советом придут.

Лада заметила, что пока она говорила, Глафа вытащила ленту из её рук и уже была такова, не забыв, однако, запереть крепко дверь чулана.

Настроение заметно прибавилось, всё случившееся теперь, когда Лада нашла способ передать весть Богдану, казалось почти избытым. Прожитым, пережитым, из тех событий, что как гроза летняя проходит без следа, и уже через час светит солнце.

Бывают такие минуты, когда молишься, а Лада умела молится искренне, с надеждой на скорое чудо, словно дитя малое, без малейших сомнений в скором исполнении просимого, и с каждым часом на душе становится спокойнее.

Так продержалась она до вечера, но в этот раз еду принесла не Глафа, а другая горничная. С небрежной косой, в грязном переднике она еле взглянула на Ладу, но выходить не спешила.

— Что слышно в доме? — спросила заключённая, полагая, что эта не прочь завязать разговор. Кажется, это дочь старой Матрёны, приживалки и богомолицы.

— Свадьбу тебе готовят, барыня приказала платье шить, усадила трёх мастериц, чтобы поспели к сроку, — в голосе горничной слышала плохо скрываемая зависть. — Завтра мерить придут, ты уж, это, благодари, барыня на тебя сердиться изволят, да и поделом!

Лада поняла, почему горничная заговорила: с одной стороны, хотела насладиться унижением чистенькой девки из доверенного круга хозяйки, с другой, понимала, что грубить в открытую опасно, скоро Лада станет женой приказчика, вольной, стало быть, да ещё при таком муже!

Сообразить что-либо Лада не успела, в душе грелась надежда, что Богдан ещё не успел спасти её, скоро они с отцом Дионисием придут просить барина, тот священнику не откажет.

— А ну, что стала языком чесать! — баба Хрися вошла в дверь и тут же замахнулась на горничную. — Пошла отсюда!

Помолчала, пока дверь не закрылась, осмотрелась, взглянула на Ладу и села на грубо сколоченный табурет.

— Ну, что надумала? — спросила, смотря на лампу.

— Я не могу выйти замуж за Тихона, Христина Гореславовна, простите, но мне другой люб. Он и отец мой деньги собирали, чтобы выкупить меня.

Что тут скрывать! Остаётся уповать на милость барина с барыней и на молитвы.

— Скажите, Христина Гореславовна, что мне делать? Подсобите если не делом, так советом.

— Ишь, как заговорила! Откуда велеречивость взялась, как соловей поёшь! — усмехнулась баба Хрися, хлопнув ладонями себя по изуродованным болезнью коленям. — Советом, так и быть, помогу. Орла твоего, яхонтового, в солдаты забреют, так барыня сказала.

Лада ахнула и закусила нижнюю губу до крови и сидела ни жива ни мертва. Нет, за два дня они узнать про Богдана не могли! Она никому из девушек здесь про него не сказывала.

— А ты думала, что никто не следит, с кем и как девицы барыни проводят время, пока она отдыхать изволит! Знаю я твоего Богданку! В солдаты ему самая дорога, раз решил девок дворовых портить без спросу! Не спорь.

Лада и не спорила. Сидела тихо, пошевелиться не смела. Соображала: раз пришли к ней разговоры вести, значит, в её силах изменить судьбу. И все слова, которые заготовила в своё оправдание, вдруг сделались лишними, о чём говорить, как мечтать, когда возлюбленному из-за неё опала грозит.

Лада полагала, что согнать с земли могут, ну так они с Богданом в другой земле прокормятся, кузнецы везде нужны, а тут беда подкралась, откуда не ждали!