На них девиц или женщин изображали почти идеальными: с чистой кожей, густой косой, яркими глазищами, в которые хочется смотреть, пока день не кончится. И стать у писанных красавиц имелась, и брови, даже у светло-русых, выглядели тёмным полумесяцем, а уж губы изгибались так, будто девица знала, что ею любуются, и сама от того радовалась.

Так и её новые знакомицы: все на подбор и каждой любоваться хотелось, да и Лада хоть и раньше была мила на лицо, новая жизнь добавила ей и горделивой осанки, и плавности движений, и даже волос на голове прибавила. А ещё Лада научилась смеяться заливисто, так что даже на лицах «сестёр» появлялись нечаянные улыбки. Даже вечно печальная Ульяна и та начинала прислушиваться к их разговорам.

Лада поговорить любила, не в пример той, другой жизни, когда больше помалкивать старалась и мечтала, сидя в уголке, чтобы, не дай Бог, не сглазил никто.

А теперь и глазить некому, даром, что проклята, да и узнать о новых знакомицах хотелось не из пустого любопытства, а и корысти ради. Смогут ли они догнать беглянку? Как скоро почуют, что она ушла? И вообще, умирают ли русалки?

Слова Василины о том, что Праскева скоро уйдёт, занимали холодный ум. Сердце же, прежде пылкое, будто остановилось. Лада пыталась зажечь его, ощутить жар и тревогу, ранее волновавшие тело и душу при мыслях о Богдане, но сейчас воспоминания о возлюбленном отдавали горечью.

Как-то к ней подсела Васелина, с которой они успели сблизиться общими интересами к садику водорослей, и, помолчав с мгновение, склонив голову на бок, вдруг произнесла:

— Нет его на свете, поэтому и тошно тебе от мыслей о нём.

— Ты о ком?

Лада о Богдане никому не говорила.

— Это я умею, говорить с тем, кто молчит и сам в себе вопрошает. Как очнулась, так мой дар и проявился. Тут у нас у каждой своё умение. У тебя вон — радость приносить. Заставлять о горестях позабыть, покой дарить.

С той поры минуло несколько дней, и девицы засобирались на поверхность. Всего пятеро, так их предводительница решила, а когда Лада шёпотом спросила, почему так, девицы кто нахмурился, кто отвернулся, лишь Спиридона, самая маленькая, лет восемнадцати, должно быть, дёрнула Ладу за рукав и ответила:

— Для каждого дела определенное количество нужно. Сегодня ночью будем от озера чужаков отгонять, песни петь, хороводы водить да костры чужаков тушить. Дядя Митяй говорит, что они решили лес валить возле озера, не спросив у нас разрешения. Ни у леса, ни у воды. Да ты сама поймёшь, что делать надобно, за нами повторяй.

Праскева обернулась и посмотрела на шушукающих, от чего Спиридона отскочила и сделала вид, что ни о чём таком не говорила. Лада же на ус намотала: люди будут у воды, может, спастись удастся.

Правда, если верить «сестрицам», то она мертва, проклятый дух, обретший на время прежний облик, но отец Дионисий на все суеверия говорил, что нет такой веры, если она истинна, что не смогла бы привести душу к покаянию и Царствию Небесному!

В церковь ей хода нет, понятно, но около храма встретить священника можно. Вдруг, поможет? Смерть казалась Ладе избавлением, а вон как обернулось: снова покоя нет, снова с Богданом не встретиться, если тот преставился.

— Гребешки храните, как честь свою в той жизни! — Праскева раздала каждой по костяному гребню. Лада свой брать не хотела, больно похож на тот, что ей несостоявшийся жених, приказчик Тихон, подарил. Купить крепостную хотел, получить над нею власть в полной мере и незапятнанным перед Богом остаться. Не просто так, мол, девку пользует, а женой венчанной сделал!

— Бери, говорят! Наверху волосы сохнут быстро, нельзя тебе так просто разгуливать! — Праскева нахмурилась, но вскоре погладила Ладу по щеке.