Черты лица их «старшей сестрицы» вдруг сделались расплывчатыми, поплыли, будто рукой невидимой их размазали, и Ладе померещилась древняя старуха, колдунья, какими их в народных преданиях рисовали: седая, с обручем на распущенных волосах, нос крючком, щёки впалые, но зубы ещё крепки, и сама она как старое дерево, лысое и голое, но скрипит и будет скрипеть ещё лет сто.

— Как волосы станут сохнуть, голову разморит жаром, так проведи пару раз по волосам гребнем, и снова собой станешь, — Василина взяла на себя роль наставницы. Она крутилась рядом, подсказывала, Лада должна была быть ей благодарна, но вместо этого испытывала раздражение: не отвяжешься теперь

На поверхности вдруг сделалось холодно, хотя ветра не было, Луна согревала не хуже дневного светила, и вокруг дышало разгоряченным воздухом макушка лета. Значит, немного времени прошло, отец ещё не позабыл единственную кровинку, барину не в чем его винить, оставит убитого горем старика в живых.

К счастью, дрожь быстро прошла. Тело привыкло к ночной прохладе, хотя память и сердце, холодное теперь, неживое, но всё же хранящее тягу к чувствам, наполнявшим его при жизни, звалообратно.

— Это так всегда, — Василина и тут оказалась тут как тут. Всё примечала, ещё и мысли читать умеет, надо думать осторожно. — Привыкнешь, но здесь нам долго быть негоже, держись у воды, у озера. В нём теперь твоё спасение.

Лада кивнула и все мысли направила на благодарность спутницам, думала о радости, которую принесёт встреча с той самой ивой, под которой они с Богданом целовались и давали друг другу клятвы, коим не суждено было исполниться. Успокаивала проклятую душу и отворачивала возможные подозрения.

Впрочем, за ней особо не следили. Девушки взялись за руки, Праскева первой подала ладонь Ладе, и принялись водить хоровод да затянули песню. Лада знала их все наперечёт, от них хотелось плакать, но становилось легче.

Будто не о незнакомом юноше пели, а о потерянном возлюбленном Лады: вот его разлучили с любимой, выдали замуж девицу, молодая скончалась первыми родами, и теперь юноша ходит на её могилу, рассказывает о страданиях, смотреть на других не может, так и зачах на стылой земле, держа ленту в руках.

Воздух вокруг потеплел, наполнился влагой. Лада ощутила биение чужих сердец, почуяла человеческий запах. Он походил на аромат высушенных цветов напополам с кожей, разогретой под солнцем, напоминал о костре и человеческом жилище, Лада вдруг поняла, что голодна. Хотелось забрать в себя этот запах, присвоить его обладателя, прижаться к его груди и согреться, ощутить под пальцами биение жизни.

— Врассыпную, прячьтесь! — скомандовала Праскева, и девицы с громкими криками бросились, не разбирая дороги, кто в какую сторону, но всё между дерев пытались затеряться. Лада тоже делала как все, но не кричала, к себе внимание не привлекала. Удобный момент, пока «сестрицы» заняты завлечением мужчин на погибель, она спрячется под ветвями ивы.

Отдохнёт, пожалуется, погладив шершавый ствол, и бросится в деревню. Путь знает, здесь рукой подать, оттуда, видать, и мужчины валить лес пришли, барин новый дом решил построить.

Лада припустила сильнее и, наконец, достигла цели. Оперлась рукой о тёплый ствол давнего друга и всхлипнула совсем по-человечьи. Может, дерево сумеет вернуть ей жизнь? В древних поверьях сказывали, что силы природные есть одно целое, что Матушка-Природа выслушает и пожалеет, коли необходимость такая есть.

Лада отдышалась: тяжело на земле. Достала из кармана платья-сарафана гребень, провела по волосам три раза, и вправду, полегчало. Посмотрела на ленты, повязанные на ветвях плакучих, схоронилась, пока мимо чужак не прошёл, благо, меж ветвей не заглянул, и, попрощавшись на время с древом, пошла оглядываясь в сторону леса.