— Где лежит мать? — Вовчик переходит на откровенное шипение. — Я тебя в последний раз спрашиваю, Катя.

— Извините, — от резкого холодного голоса сзади и над нами вздрагиваем мы оба. Даже я, обмирая от страха и предвкушения пиздеца, не смотрела туда, смотрела на злющую рожу мудо-братца.

Ройх стоит в двух шагах от Вовчика, скрестив руки на груди. Глаза леденющие, скальп на лету срезающие.

Господи, а его-то как сюда принесло?

И почему именно его, блин, опять?!

— Слышь, мужик, не лезь не в свое дело, — мирным, но угрожающим голосом советует Вовчик, — это моя сестра. У нас тут семейные вопросы решаются.

Попутно мне сжимает руку — такой четкий намек: “Вякнешь — втрое опиздюлишься”.

Я даже глаз поднять не могу. Как омертвела вся.

— Да мне похер, кто ты там, мальчик, — скучающе комментирует Ройх, — но если ты от неё клешни свои не уберешь, челюсть с асфальта собирать будешь.

Господи, что угодно мог сказать ведь.

Что он мой препод, что вызвал полицию, или что сейчас охрана подойдет.

Почему сказал это?

Да еще и пальцами медленно перебирает. На той руке, которую вчера от Вовкиного кредитора расхерачил.

Пальцы Вовчика с такой злобой стискиваются на моей руке — я почти уверена, что сейчас кость под ними лопнет. А потом он резко сплевывает и шагает в сторону.

— Ебнутые вы тут все какие-то, — роняет напоследок и бочком-бочком протискивается мимо Ройха. Сваливает прочь.

А я…

А у меня подгибаются ноги. И в глазах резко темнеет. Сил моих больше нет. Кончились.

Прихожу в себя от неприятного, аммиачного запаха, ввинчивающегося мне в мозг с настырностью самореза. Противно. Пытаюсь как-то увернуться от этого запаха, но чьи-то безжалостные пальцы пихают пропахший нашатырем тампон. Снова. И снова. И снова.

Особенно раздражающим оказывается неприятный подрагивающий голос, который при более детальном ознакомлении оказывается голосом не кого-нибудь, а Женьки Сергиенко. Нервничающего. И перескакивающего с одного на другое.

— А он точно в полицию не заявит? Мне он сразу не понравился. Я думал, парень Катин, а вы говорите — брат…

— Ну, не папа римский, и слава богу, — голос Ройха над моей головой оказывается эффективнее нашатыря. Ну, точнее — это мне так сперва кажется. Я вздрагиваю, вскакиваю на ноги, а потом меня так резко бросает в жар, что я с трудом не падаю обратно.

— Господи, Иванова, да уймись ты уже наконец, — минуту назад спокойный, обращаясь ко мне, Ройх будто теряет весь этот свой дзен, возвращаясь к своему исходному раздраженному состоянию. Тяжелая ладонь падает на мое плечо, заставляет приземлиться обратно. Я … Даже не протестую. Сквозь круговерть темных и цветных пятен особо даже не получается понять, куда бежать.

— Пей, — под мой нос суют стакан с водой. И это внезапно оказывается очень заманчивый стакан — я ощущаю лютую жажду. А потом прохожусь взглядом по белому рукаву подавшего, по щетинистому подбородку. Цепляюсь взглядом за темные глаза злейшего своего врага, глядящего на меня в упор.

— Отравлено? — выдаю еле шевелящимся языком.

— Конечно, — едко кривится Ройх, — для тебя — мой лучший яд, Катерина.

— Так щедро с вашей стороны…

Господи, что я несу вообще?

Осознаю, ужасаюсь, запоздало заливаюсь краской, забираю стакан, чтобы уткнуться в него носом и не поднимать глаз.

— Ты нас напугала, — тем временем Женька решает, что пришло время для его звездного дебюта и обращается прямо ко мне, — я думал, может, тот парень что-то тебе сломал.

— Он мог, — бесцветно выдыхаю я, между двумя маленькими глотками воды, — это ты позвал?..

— Юлия Владимировича? Д-да, я, — впечатленный однокурсник даже заикаться начинает, — тот… твой брат… очень неприятный.