Тяжёлые побои, повлекшие вред Петькиному здоровью, потянули на год. После суда, Любовь Ефимовна замкнулась: ни к кому не ходила, никого не звала к себе – За их столом были только родные, они же выступали и свидетелями. Выступали свидетелями потомки бежавших от старой власти, вместе корчевавшие лес, строившие помочами дома друг другу. Невод и тот тащили всей деревней, деревней и шишку били, чтобы всем поровну.

Вернулся Алевтин по амнистии, отбывал наказание расконвоированным. Рассказывал, что килограмм шоколадных конфет за раз не съесть. Об остальном «Там полно. Тоже люди» и уходил к своему другу Петьке. Петька, жил с Матерью. Ему за тридцать, а он с матерью – смеялась над ним деревня. Его на работу отправляли с бабами, они и сами его требовали. Петька подними, передвинь, наточи, а сядут, разоткровенничаются о своём, словно и нет его рядом. В другой раз, будто взбеленится которая, потеряет платок, да и требует с него. Не поверит, ух подлюка, сама обыщет враз в обоих карманах, да и объявит «Чего-то есть, а платка и вправду нету» посмеются вместе с Петькой, а через сколько-то и другая потеряет чего, остальные на Петьку кажут.

К нему первому и пришёл Алевтин. Его Мать, более других требовавшая от суда наказания, встретила. Собирая на стол, удивлялась переменам в амнистированном. «Тюрьма ещё та машина, перемелет, сам себя не узнаешь – думала она, оставляя их вдвоём – Долго ли хворал после…? – А я и не хворал. А синяк он быстро прошёл – Ты прости меня Петро – продолжил Алевтин, затем достал из сумки одну из купленных поделок на зоне – Прими, будь другом – Придя, домой, извинился и перед женой – Умом знаю. Годами дома не был. А с чего такое сделалось не пойму?» – Не было у них лучшего дня. У обоих не было лучшего дня, чем день его возвращения. Вечером, под объяснение Алевтина о соседе по нарам, повесили на стену ковёр его работы – Гонят собаки сохатого, а у того на голове корона из прожитых лет, впереди лес. Впереди чащА.

Последними, у них родилась двойня. Хозяйство строило жильё им дали большой панельный дом, скорее не дали а убедили переселяться, Алевтин не хотел переезжать, не хотел оставлять дедово место, оставлять настроенное, но после обещания помощи материалами, людьми, они согласились. Люба занималась детьми, домашними делами. Алевтин, где-то с помощью, а большей частью один, застраивал двор. Последней поставил мастерскую, на стену повесил привезённый ковёр – другого места не нашлось, разонравился он домашним. Поглядывая на ковёр, смастерил на коленке кресло, а затем и верстак. Сделанное, своей основательностью не уступало полученному в наследство. В хозяйстве же, до положения деда было ох как далеко. Новое время назначило новые ценности. Алевтин и хотел бы стать в ногу, но не мог, не мог всем виденным и впитанным с босых пяток: Хозяин не подвесит корову на верёвки от бескормицы, не запашет полёгший хлеб, не сдаст мёд, молоко, закрыв глаза на развитие рахита у ребёнка матери одиночки.

У него, по возвращению с зоны, сменилось отношение к происходящему, он обособился, лишь иногда не выдержав бросит пару слов и уйдёт. В средине лета прислали нового председателя. После очередной реплики в его присутствии, Алевтина вызвали в контору и назначили звеньевым. В это время Люба легла в больницу, но вскоре попросила выписать. Дома без работы сидел муж. Его звено определили перегонять свиней из одного конца деревни на другую. Алевтин отказался «Я не мальчик, мне тридцать семь, и за поросятами перед окнами у деревни не побегу – Он отказался и бригадир походя бросил – Не выдержал ты экзамен. Мы думали ты понял нашу Жизь». Звеньевым назначили другого, а о нём забыли – не стали направлять на работы.