– Сын… – прошептала крестьянка, глотая рыдания. Её соломенного цвета волосы были спутаны, лицо побледнело, а губы дрожали. – Адис. Его звали Адис. Он был лучшим из нас.

Всхлипы женщины полоснули сердце Княгини. Ей прекрасно было известно, какова по силе боль родителя, что потерял своё дитя. Насколько сильной она была. Ни один лекарь, ни один ведающий не смог бы излечить эту боль, раздиравшую изнутри на тысячи лоскутов и без того почти умершее сердце. Она никогда не притуплялась. Никогда не исчезала. Она следовала неотступно тенью за каждым шагом матери, что однажды потеряла своё дитя, и обхватывала своими шипастыми цепями грудь, не давая вдохнуть по ночам. Елена обняла ее и прижала лицом к своему платью, поглаживая пальцами по волосам.

– Я чувствую вашу боль. И знаю, что нет таких слов, что могли бы её унять. Но давайте пройдём внутрь. Мы вместе помолимся за него. За всех наших павших героев. Он будет помянут, клянусь вам, – её голос звучал твёрдо, как обещание, которое она выполнит любой ценой.

Прижав женщину к своему плечу и жестом попросив её отца проследовать за ними, княгиня не торопясь направилась в сторону главных ворот. Её шаги были тихими, почти плавными, но в каждом движении ощущалась сила и достоинство. Окружающие невольно расступались перед ней, словно понимали, что сейчас помещица – единственный маяк надежды и сострадания для тех, кто понёс потерю. Каменные плиты под ногами отзывались глухим эхом, а воздух, несмотря на разгар лета, казался тяжёлым от запахов влажного камня и копоти.

Миновав широкие входные ступени и раскрытые массивные двери, просторный вестибюль, а затем центральную и боковую лестницы, они оказались на втором этаже, прямо перед большой аркой, ведущей в приёмный зал. Внутри уже заполнили столы с угощениями. Под потолком, высоко в сумрачной высоте, качались огромные канделябры, сделанные из грубо кованого железа. Их свечи горели ровным, хотя и тусклым светом, отбрасывая пляшущие тени на своды. Огонь отражался в массивных витражах, изображавших героические сцены из истории Черного замка. Каждый витраж, каждая деталь покрытых пылью времени стекол говорили о прошлом, полном битв, триумфов и трагедий. На столах же громоздились блюда, явно собранные из того, что смогли предоставить крестьяне и ближайшие поместья. Простые яства: запечённые в золе корнеплоды, хлеб грубого помола, скудные куски вяленого мяса и немного засахаренных фруктов. Среди этого туши кабанов, зажаренные Янкой, выглядели как изысканные деликатесы. Вино разливали из массивных кувшинов, которые выглядели как драгоценности на фоне общей бедности.

Солдаты Черного Легиона, закованные в тяжелые доспехи, занимали свои места прямо перед троном, на котором уже восседал князь Еферий. Его тёмный плащ, расшитый серебряными нитями, был перекинут через левое плечо и ниспадал на пол, словно чёрная река. Он сидел, склонившись вперёд, опираясь локтями на массивные подлокотники трона, и напряжённо смотрел в зал. Но пришествие солдат его, похоже, мало интересовало. В его взгляде сквозило что-то большее, чем просто усталость: это было равнодушие, порождённое высокомерием и привычкой смотреть на всё свысока.

Елена смерила супруга взглядом, в котором читалось откровенное отвращение. Это было почти незаметно для тех, кто не знал её хорошо, но Борос, темновласый шаман, занявший своё место на скамье неподалеку, уловил этот момент. Он слегка склонил голову в знак понимания, и княгиня ответила ему кивком. Старец всегда предпочитал находиться среди простого народа, оставаясь близким к земле, откуда черпал свои знания и силу. Даже сейчас, несмотря на свой высокий статус, он сидел среди крестьян, и его глубокие, спокойные глаза блестели в полумраке зала.