– Почему вы убежали? – надулась она и вкрадчиво подошла ближе. – Разве маменька вас оскорбила? Так это глупости. Вы ведь знаете, она всегда разговаривает дерзко… Вы, должно быть, отвыкли от нас?

– Что вы, я не убежал, Наташа. Заметили вы, мой Никола оставил подле шкафов чемоданы? Я его распоясал, придется самому развешивать, – смутился Виктор.

– А вы, признаться, совсем не поменялись, все тот же, – как-то проказливо улыбнулась Наташа. – Хотя нет, стали потише да посмирнее, должно быть, служба повлияла? Хотя за каких-то пять лет канцелярской службы вы бы вряд ли так поменялись.

– Это комплимент?.. – удивился г-н Ларионов.

– Или вас все-таки кто-то поменял? – невзирая на вопрос, продолжала она, подходя все ближе и устанавливаясь прямо перед кузеном. – Не встречалась ли вам Полина?..

Упоминание этого имени кольнуло Виктора в висок.

– Зачем вам-то это имя? Не встречал ее.

– Ваша Полина, говорят, укатила в Париж с любовником! – напирала Наташа, то поправляя жилет кузену, то теребя пуговицы.

В глазах ее встала влага.

– Наташа, деточка?.. Не понимаю, право! Что ты?.. – прижав ручку ее к устам, всполошился Виктор.

Но вдруг, резко развернувшись, Наташа стремительно вышла вон. Вздернув плечами, Виктор подумал немного и отправился разбирать чемоданы.

Дневник Наташи

Витя вернулся. Я встретила, как положено влюбленной девушке, – радостно. Мы с Машей буквально напрыгнули на него, а он взял и оттолкнул. У нас вызвало это недоумение. Признаться, сперва я немножко разозлилась, но вскоре Виктор что-то спросил, и нам с Машей стало так смешно, что хохот прыснул из нас. После он почти сразу ушел в свой кабинет и, когда я вошла к нему, стоял возле окна, смотрел на березовую рощу. Мне неприятно, что он до сих пор вспоминает эту Полину! Я могу только догадываться, что там произошло меж ними в этой злосчастной роще, но неужели неможно ему забыть всего этого? Прошло столько лет! Но не сказала ему того, к лицу моему предательски подступили слезы. Потом он меня «деточкой» обозначил, и я вообще чуть не помешалась! Долго злилась на него, оттого набранилась на Машу. Она ждала меня у нас в комнате и без конца спрашивала, когда я вбежала: «Ну что?»… даже поколотила ее. Но перед выходом в гостиную мы примирились.

Когда спустились, Витя играл на фортепьяно свои любимые «Голубые цветы». Маша завороженно уселась подле маменьки на том же диване, тетушка Агриппина разливала чай, я же расположилась на другом диване, чтобы Витя, когда доиграет, сел со мной. Раз пять он без конца повторял эти дурацкие «Голубые цветы», в конце даже спел своим мелодичным полуженским голосом, и я удивлялась, как ему только не надоедает… Потом маменька, увидев, что нервничаю, урвала момент и пригласила Витю к самовару. По обыкновению скромно сев подле меня, он взял кружку и как будто съежился… не знаю. Выглядел он как-то болезненно и сутуло, хотя никогда не сутулился.

– А вы поменялись, – произнесла маменька и протянула Вите пастилы.

– Вы считаете, тетенька? – удивился Витя и только тогда распрямился. – Наталия Андреевна сказала, что я все тот же.

– Наташа ненаблюдательна, Никита Джованни опоил ее очарованьем, и теперь она не может смотреть трезво, – отвечала маменька.

– Маменька, в самом деле! – надулась я.

– Деточка, тетенька шутит, – с добротою произнес Витя.

– Какая же я вам деточка?! – возмутилась я.

– Взбалмошная и капризная, – улыбался он, после чего добавил: – Наталия Андреевна, будь умницей, не дерзи.

Я не смогла сдержать смущения от этих коронных слов «будь умницей» и взгляда его, потому потупилась. Есть в глазах его что-то властное, приковывающее. Не смогу объяснить, но они точно впиваются и видят всю подноготную души. Помню, когда я была маленькая, меня пугали его глаза – эти два обрамленных блюдца, но теперь я готова смотреть бесконечно, и пусть он вытрясет, вытянет из меня все, что хочет… Как он может не видеть, что я сильно его люблю? Кроме того, эта его фразочка всегда имела на меня влияние, внушала мне какое-то послушание. После «умницы» я краснела и не могла шевельнуться.