– Ты уже решил, чем будешь заниматься?

Я вспомнил о новом приятеле из института кино и телевидения.

– Так, чтобы прямо подумать и решить?

– Ну тебе нравится хоть что-то делать?

– Делать видео?

– Уже лучше. Что для этого нужно?

– Видеокамера и монтажный компьютер?

– Вот. Держи. Сдашь в ломбард и купишь камеру и компьютер, а остальное… остальное как знаешь.

Она открыла шкатулку, там лежали золотые зубы.

– Бабушка, ты чего?

– А мне они на кой? Я уже давно на фарфор перешла. Так хоть маленький шанс будет, что ты ханыгой не станешь.

То, что в ее сознании был вероятен такой исход, меня несколько разозлило. Теперь отказываться и протестовать уже и не хотелось.

Я взял ее дар и на следующий день, под сумерки, рванул в Петербург.

Видит бог, я угадал со временем суток, ночь идет не только борделям, ресторанам и игорным заведениями: ломбарды в это время себя тоже прекрасно чувствуют. Я буквально ощутил кожей их органику. Места, намоленные мерзавцами, проходимцами и ребятами в нужде вроде меня. Первый находился на одной из Советских улиц. Туда, видимо, не постеснялись вложить денег. Просторные помещения, дубовая мебель и бархатная обивка, с десяток дубовых столов с дорогими компьютерами – и среди всего этого только я и молодая женщина с вытравленными белыми волосами. Откуда-то из соседней комнаты слышался звук каскадного фонтана, нарисованного моим воображением, – позже оказалось, что это заклинивший бачок унитаза.

Открыв мою коробочку и подавшись всем телом, чтобы взглянуть на содержимое, женщина взяла пинцетом несколько образцов. Пока она рассматривала зубы, я принюхивался к пространству, и запах почему-то напомнил мне о старой, запущенной библиотеке.

– Больше сорока тысяч за это мы не сможем дать. – Я кивнул и уточнил, до скольки они работают, чтобы больше никогда туда не вернуться.

Второй ломбард находился на первом этаже одного из старинных домов на улице Марата. Я подошел к вывеске, меня встретил полный мужчина с перевязанной левой рукой. Он хорошо поработал над своим образом, чтобы выглядеть максимально безобидно. Замученная белая рубашка, подтяжки и брюки, как у какого-нибудь конторщика из Чикаго времен Великой депрессии, старомодная оправа и игривый хохолок, который обычно выгуливают, когда идут за больничным, имитируя потливые ночи в бреду. Он, прихрамывая, провел меня через помещение, в котором потоково делали фотографии и оформляли страховки для шенгенских виз. После этого просторного офиса мы зашли в узкое, темное пространство. Мой проводник присел на кресло, источая благодушие, и почти сразу перед нами появился довольно гордого вида представитель Средней Азии в майке.

– Что у вас?

– Зубы, – сказал я, подкрепляя свои слова бряцаньем бабушкиной погремушки.

Оценщик рукой показал место на столе, куда следовало их положить. Довольно ловко перебрав каждый зуб, а их было аж семь штук, он сказал:

– Пятьдесят пять тысяч, и…

– И?

– Нет, показалось. Пятьдесят пять.

– Договорились.

После рассказа о зубах Валя, который к тому моменту уже устроился практикантом на телевидение, обстоятельно прохохотался и предложил пару вариантов с камерой и компом, взяв с меня обещание, что я не подам на него в суд, когда в его фильме появится человек со шкатулкой бабушкиных зубов.

Денег хватило на HD-камеру и достаточно мощный компьютер. Мое посвящение в монтаж началось с семейной хроники.

В один из зимних вечеров я в очередной раз решил поснимать на свою новую видеокамеру. Знаю, звучит неплохо, но, честно говоря, вечерок был весьма пьяный. Дело в том, что в минуты болезненного осознания моей девственности – неумолимо растущей, как опухоль, – мне на помощь каждый раз приходил инструмент, который никогда не подводил, – алкоголь.