Дневнику мой поклон, но без непринужденных бесед с живым человеком совсем не обойтись. С родителями так, как с Сергеем, не поговоришь. Татьяна бывает улыбчивой и весёлой, изредка её пробивает на диссидентский юмор, от которого даже генсек посмеялся бы, но в большинстве дней она представляет собой типично русскую интеллигенцию из провинции, только в самом лучшем обличье: тихая, спокойная, ищущая центризм в мышлении и золотую середину в поступках, глубоко образованная и начитанная.

Сережа, напротив, моя настоящая комфортная курочка – ему не чужд черный тон в анекдотах, он дружелюбен, заражает оптимизмом, повседневность у него в глазах не столь жестко двоится, как у стандартных нормисов в пиджачной обертке. Сейчас приходится быть для него подушкой для слёз, испытывая при этом странное чувство неприязни происходящего. Нет, серьезно, уж кого я такого не ожидал, так от него. Мужчина реально красивый, внешне походящий на Пола Мескала, с постоянной укладкой на голове, следящий за модой, явно ухаживающий за собой, за месяц трижды сменил “любовь всей жизни”.

Сытый голодного не поймёт, сказал я себе.

Сидит мой номенклатурный комсомолец, проливает чистую воду на щеки с шести вечера в роскошном бирюзовом зале с поистине буржуазной отделкой, с проходным билетом в большую купюру, бросает громкие реплики, так как чувства опять оказались не вечными. Девушка ему разонравилась. Он устал. Трагедия.

– Ездил в Росток. Показывали Варнов-верфь и работу местных товарищей из ССНМ. Братцы у них опытные, конечно. Но мероприятие быстро наскучило, и после официоза соскочил в город. Встретил Марту…

– Влюбился, – хохотнул я.

– Не без этого, Андрюх, не без этого.

– И сколько дней вы провели вместе?

– Три дня.

Я тяжело вздохнул.

– Мной сделан подсчет, дорогой Сергей Георгиевич, – из чемодана вытащил листочек, разделенный надвое линией. Прокашлялся, чтобы зачесть с партийной осуждающей интонацией. – Тамара, двадцать два года. Очень красивая, смышленая, из комсомольской организации Фрунзенского района Москвы. Причина расставания: потерял чувства привязанности. Так, товарищи, вторая жертва любовного капиталиста – зовут Ингой, ей двадцать лет, студентка столичного вуза…

– Ну не начинайте, товарищ Озёров, – в такие моменты Курочка обижался и недовольно закатывал глаза. – Давайте обойдемся без партийного взыскания.

– Нет, товарищ Курочка, обстановка в колхозе сейчас сложная, установилась не товарищеская атмосфера, и всё это на фоне обострившейся идеологической борьбы.

Мы одновременно загоготали.

– И всё же я продолжу, Курочка ты моя, – пальцем сместился на третью строку. – Ага, Роза, двадцать четыре, работает в партийной ячейке Института экономики Академии наук. Пострадавшая испытала глубокое психологическое переживание, понесла ущерб своей репутации – прямо на глазах у наших социалистических друзей.

– Умная! – всхлипнул Сережа. – Умнейшая, видел бы ты её азарт, когда Роза говорит про структурные изменения народно-хозяйственных связей в развитом социализме.

– Как интересно.

– Ну ты не будь гусем, Андрей! Я тебе правду говорю. Какие-то интересные вещи она рассказывает, конечно, больше половины не понимаю, но дело наживное.

– Причина расставания: узнала о товарищеских связях с Мартой. Вывод очевиден.

– Да ни разу не очевиден, что я тебе, бабник какой-то? Бабников не видел ещё. Не смей обвинять в пошлости и разврате, – Курочка шутливо погрозил пальцем.

– Именно! Что ж, ты хотя бы взбодрился. Два часа слушать твои стенания дорого обходятся моей психике.

– А мог бы и потерпеть для своего друга!

– Ты сейчас серьезно утверждаешь, что Роза полюбилась тебе прекрасными познаниями советской экономики? Не из-за внешности или романтического характера?