Я захватил фотоаппарат и рулетку с блокнотом, но решаю не торопиться с измерениями. Я ещё не уверен, что этим стоит заниматься вместо того, чтобы продать за бесценок. Вполне возможно, какие-нибудь местные энтузиасты захотят открыть тут ресторанчик или магазин.

Состояние дома, увядающая природа вокруг, пасмурная погода и то, что я нахожусь тут один, погружает меня в тоску. На стене кухни висит календарь шестьдесят второго года. На нём девушка с густыми чёрными бровями зачем-то прикладывает к лицу виноградную гроздь. Джейн была права – не так уж это и страшно. Мои ожидания насчёт сохранности дома были завышенными, но я ничего не чувствую – ни жалости, ни разочарования. Только лёгкая ностальгия по детству, но она не так важна. Тот ребёнок, который жил в прекрасном доме, – другой человек, не я. И дом другой. Теперь я знаю это точно. А с этим домом я могу делать что хочу, это теперь моё. Я знаю, что сейчас на мои решения воздействует слишком много факторов, и, наверное, нужно подождать, разобраться. Минимальный план – всё увидеть и позвонить с отчётом Джейн.

Эволюция семейных отношений всегда находит свой расцвет в Доме. И так уж вышло, что для нашей немногочисленной семьи именно этот дом стал местом такого расцвета. Находясь тут, можно понять взаимоотношения всех членов семьи. Никто не мог относиться нейтрально к этим стенам. На всё были причины, а дом – точка пересечения этих причин, призма, улавливающая все лучи и преобразующая их в более правдивые, разложенные на спектры. К сожалению, тогда я не мог понять это и вообще меня больше занимали другие, чужие люди. Я не мог критически оценить ситуацию, воспринимал всё как должное. Поведение родственников для меня было непонятным, но вполне привычным и естественным.

Позже, будучи взрослым, я узнал, что тётя не в себе, но до последнего не хотела переезжать к моей маме, а дядя Марк от неё ушёл и забрал Корнелию. Вообще-то, Корнелии тут никогда не нравилось, и, чтобы тётя совсем не унывала, привозили меня. Ей необходимо было о ком-то заботиться. Странное дело. Все в семье, кроме меня, понимали, как это работает. Я же был ребёнком и не подозревал, что, оказывается, существуют сумасшедшие и общество старается изолировать их, как неугодных и бесполезных. Даже моя ранняя любовь к наблюдению за эмоциями окружающих не помогла распознать в тёте сумасшествие. Да, бывали причуды, но сложно представить, что они могут сделать из человека изгоя. Я не замечал этого, видимо, потому, что не успел окунуться в этот мир, приобрести оценочный взгляд и узнать про параметры, по которым все друг друга группируют. Параметры, как те, по которым я группировал камни на пляже. Сумасшествие тёти совершенно не мешало ей воспитывать меня и заботиться обо мне. Когда я перестал к ней ездить, я был уверен, что с ней всё в порядке, потому что и было всё в порядке, пока я был с ней. Потом я узнал, что её отправили в лечебницу. Там она и умерла. Об этом можно думать и рассуждать бесконечно, но больше всего поражает то, с какой грубостью и однозначностью мои родственники подходили к ситуации с тётей. Они не стесняясь говорили об этом: «Сначала она была нормальной, а потом сошла с ума». Вот так просто. В один прекрасный день она перестала быть предсказуемой.

Вернувшись в гостиницу, я первым делом позвонил Джейн и поделился впечатлениями.

– Дом хуже, чем я представлял. Не уверен, что нам стоит браться за это.

– Сфотографировал что-нибудь?

– Нет, завтра сделаю. И завтра всё измерю. Но…

– Не спеши. Говоришь, дом совсем плох?

– Стены в порядке, кое-где дыры в крыше, трещины и… В общем, не знаю, что с этим делать. Там мусор везде, всё заросшее, воняет сыростью.