Ренс уехал Макарий Щербаков

– Мы убедились, что препарат эффективен, но, Ренс, возможно ли использование этой технологии корпорациями или спецслужбами? Скажем так, не по прямому назначению?

– В нашем каталоге нет ничего похожего на «Радость кровавой революции» или вроде того, – отшутился я.

– Но можно же сделать? По аналогии.

– Всё не так просто. Каждый случай и человек уникален.

– Сто пятьдесят уникальных случаев, судя по каталогу. Я вас понял. Но в целом вы готовы сотрудничать с такими персонами?

– Поймите, ERA – не отдельный инструмент, не оружие. Нельзя просто вытащить ватные пули и вставить разрывные. Он может помочь только тем, чьи намерения созидательные, чего не скажешь про войны и прочие преступления. Сложно всё перевернуть и наполнить такое прошлое созидательным смыслом.

– Это успокаивает. Значит, использовать во вред препарат не получится?

– Можно кинуть банкой в лицо.

– Смешно.

– Если человек преступник, мы ему не сможем помочь.

– А кто назначает его преступником?

– Он становится им по факту действий. Я думаю, в глубине души он сам себя и назначает, понимая, что пересекает некую грань.

– Совесть?

– Суть не в личном отношении к действиям, а в том, что эти действия порождают. И это мало зависит от личной оценки.

– Тогда карма? Во что вы вообще верите, Ренс?

– Даже не знаю, что сказать. Вера для меня разновидность сомнения. Понимаете, если есть гипотеза – её нужно подтвердить или опровергнуть, поставить эксперимент. В остальном и думать нечего.

– Всё же у вас когда-нибудь были попытки взаимодействия с преступниками? Чисто ради эксперимента.

– Нет. Повторюсь – принцип работы ERA не позволит…

– То есть фактически вы не знаете, действует ли препарат на злодеев?

– Нет, но это ни к чему. Вы же не пробуете летать на велосипеде – вы видите, что у него нет крыльев, пропеллера.

– Что насчёт жалоб на препарат? Эти люди пытались «летать на велосипеде»?

– Официальных жалоб пока нет, так что…

– А как же человек в простыне? Родственники уверены, что именно ERA его подкосил, и собираются подавать в суд.

– В таком возрасте много других проблем. Кажется, его родные идут по самому простому пути, ведь наша компания не так крупна и… В общем, вы поняли.

– Полагаете, обычные вымогатели?

– Не стоит утверждать, но пока это логичнее всего, учитывая количество всевозможных препаратов, которое принимают люди в его возрасте. Ведь они не идут к гигантам фарминдустрии.

– Что же, будем надеяться, что никто не захочет летать на этом велосипеде! С нами был основатель и идейный лидер компании «Роланд, Офнер и ван Гилс хеми» Ренс Роланд. Это «Контр Вэйвс», и я – Маверик. Далее в эфире полчаса музыки нон-стоп – Sly & The Family Stone, Talking Heads, Jefferson Starship и многие другие! Рок, соул, фанк, и никакого диско! Не переключайтесь!

Поднимаясь по лестнице, я встречаю девушку пышных форм, одетую не по погоде: неприлично короткие шорты, вульгарная накидка кислотного цвета с перьями и туфли на платформе. Всё это сопровождается запахом сигарет и омерзительного приторного парфюма. На нужном этаже я слышу шум – рёв моторов и громкий мужской голос.

Дверь открыта, Рик стоит у телевизора, упёршись в колени, и курит. В квартире те же духи, трава, плюс попытки всё это проветрить – влажный сквозняк из распахнутого окна. Рик возбуждён, не замечает, как пепел падает на ковёр, а штора болтается на улице, словно флаг. Пепел фальшивой зебровой шкуре нипочём. Где он только берёт всю эту дрянь?

Пока добирался с плавучей радиостанции, я успел продрогнуть и уже готов чего-нибудь выпить, Рик готов выпить всегда.

– Эл, проходи! Я сейчас! Вильямс опять всех делает.

– Давно гонками интересуешься? И что за мадам? – Мне не нравится, что Рик так меня называет, но я привык. Мы знакомы так давно, что моё настоящее имя из его уст будет шоком не только для него, но и для меня.

– Видел мою красотку во дворе? – проигнорировал Рик мой вопрос.

– Что? – Первая мысль о девушке. С оценкой её внешности я замялся, но ответа и не ждали.

– Новая модель, совместно с итальянцами. «Контек» на том же заводе делают, понял? – отбарабанил Рик в промежутках между холостыми сигаретными затяжками.

– А куда ты дел ярко-зелёный «пассат»? Неужели устроишь такой же бардак и в новой тачке?

– Я к «пассатам» больше не вернусь, хватит с меня. Надо, как говорится, различать, где дерьмо, а где спички. Понял?

– Ага. – Я осмотрелся: первый раз тут. – Почему ты выбрал именно этот район? Чтобы в школу было ближе ходить?

– Пока так. Следующим будет дом на берегу. А это – транзитная зона, понял? – Рик поворачивается ко мне и продолжает: – И у меня будет настоящий берег, настоящего моря, сечёшь? Не то что твой лесок с престарелыми извращенцами в красных трусах.

– Вижу, ты всё продумал. Помню, как в пятом классе ты купил баскетбольный мяч вместо футбольного потому, что он больше.

– И лучше! Баскетбольный мяч лучше футбольного! Это знают даже девчонки. Ты когда-нибудь получал по роже баскетбольным мячом?

– Нет, но видел, как другие получали. От тебя.

– Признайся, ты только поэтому со мной дружишь.

– С тех пор других причин не появилось уж точно. Я пройду?

Интервью на пиратском радио закончилось не совсем так, как я планировал. Не такое уж оно оказалось и пиратское, ведь «пиратское» в моём представлении означает в числе прочего и независимое. Но о какой независимости может идти речь, когда, уподобившись жёлтой прессе, пытаешься подловить собеседника на подробностях дурацких сплетен. Совершенно не хочется сейчас думать об этом. Надеюсь, у Рика припасено что-нибудь горючее.

На маленьком столике в прихожей лежит газета, в ней – карикатура восточноевропейского лидера, напоминающего обезьяну. Управляя асфальтовым катком, он раскатывает горстку азиатов. Азиатам это не по душе. Под газетой лежат две новые, упакованные в плёнку пластинки. Вымыв руки, я прохожу за стол и сажусь на прозрачный пластиковый стул. На столе лежат эскизы обуви, нарисованные в экспрессивной манере, некоторые довольно симпатичные.

– Закончил ремонт? – Я снова оглядываю квартиру, перебирая в руках эскизы.

– Позавчера довезли мебель. – Рик, не поворачиваясь от экрана, вытягивает руку куда-то назад.

– А умывальника в ванной не предполагается?

– А, ну да, ты же знаешь этих итальянцев – ещё более тормознутые, чем ты, – отмахивается Рик и выпрямляется, придерживая себя за поясницу. – Конечно, Джонс!.. Красавцы! – Выключает телевизор и на секунду замедляется, но потом словно вспоминает что-то: – Зацени! Услышал на одной вечеринке.

Проходя мимо стола, Рик выдёргивает эскизы у меня из рук и небрежно пихает в задний карман, тушит сигарету в массивной рубиновой пепельнице и направляется в прихожую. На нём узкие светло-голубые джинсы и майка, местного футбольного клуба, которая ему явно мала. Он скидывает газеты на пол, берёт одну из пластинок так, как это делают девушки во время объявления раундов в боксе, но с присущим ему «изяществом». Комплекция Рика – на грани выбора: ты либо перестаёшь носить обтягивающие вещи, либо меняешь свой образ жизни в корне. Но Рик любит пограничные состояния.

– Свежак! Последний альбом «Рокси», понял? Наверное, знаешь их, поставлю позже. – Рик берёт другую пластинку. Показать и убрать – всегда быть на пике интереса к себе.

Издалека видно название Survival на фоне пёстрых картинок. Он вандально раздирает плёнку, достаёт пластинку, конверт кидает на стол. Из конверта специфически пахнет типографской краской. Разглядываю вкладыш – несвязные исторические фотографии с темнокожими военными, женщинами в традиционных нарядах и бодрым парнем в кепке. Похоже, что-то революционное. Теперь ясно. Обладая весьма консервативным вкусом, ничего, кроме хвастовства и шума, я от Рика не жду. Обычно бывает так: он ставит что-то громкое, а я сижу и не двигаюсь, прикидываясь мёртвым жуком, – жду, пока выключит. Чаще всего ему хватает одной стороны пластинки, чтобы успокоиться.

Рик кладёт пластинку на полосатое кресло с пухлыми наростами на спинке. Наросты – такое слово вряд ли используют, рекламируя мебель или что-либо вообще. Но иначе не назовёшь. Специального шкафа нет, и пластинки просто лежат рядом на полу стопкой. В квартире вообще нет ничего специального, всё напоминает импровизированный склад выставки, где временно поселились арт-оккупанты. Рику этот термин подходит, а ассоциаций со складом добавляют сплющенные картонные коробки в углу комнаты.

Он ставит нужный диск, пару минут возится у задней панели усилителя с проводами и штекерами, неуклюже двигает стол с аппаратурой, матерится, вспоминает родственников, на пол падает ароматическая свеча с окурком. Стоя на одной ноге, роняет мохнатый тапок с повисшей в воздухе ноги.

– Всё поставил, а подключить не успел, погоди.

– Боюсь умереть от нетерпения.

– Полностью ламповый тракт, понял? Не твоё транзисторное фуфло, – заверяет меня Рик. – Да чтоб тебя! Откуда этот чёртов провод! Белый в белый, а жёлтый? Жёлтый – это типа красный? Ну да, другого тут нет.

Тенор в динамиках запел: «Так много невзгод в этом мире, так много невзгод…» Добрые женщины на фоне аккуратно повторяют фразы, как бы уточняя: «Так много невзгод…» Барабанщик будто пытается всё замедлить. Кажется, вот-вот музыка остановится, но нет. Появилось желание помочь песне двигаться быстрее, и я зашевелил ногой в такт.