После успешного окончания первого класса мне вручили грамоту на простой оберточной бумаге – вверху рисунок строящегося Днепрогэса, по бокам два портрета – Ленина и Сталина – с надписью: «Ученику 1-й группы, ударнику пятилетки». Я сохранил эту грамоту и подарил ее липецкой школе, которую когда-то оканчивал, как напоминание о той удивительной эпохе Всеобуча.
Чем аукнулась антирелигиозная кампания
Звонить в колокола в Ростове запретили в 1928 или 1929 году, с началом широкой антирелигиозной кампании во всей стране. В городе наступила непривычная тишина, нарушаемая только гулом уличного движения.
Сначала закрывали церкви и изымали церковные богатства. Помню груды сверкающей церковной утвари, которую вывозили на подводах, помню плачущих и крестящихся старух, скорбно взирающих на поругание своих святынь…
Потом стали праздновать «Комсомольское Рождество» – в пику самому любимому народному празднику. Советская власть отчаянно боролось за уловление души каждого, пуская в ход все, чтобы добить важный элемент прежней жизни – православную церковь и священнослужителей, которых презрительно именовали попами. Родителям это было явно не по душе. При мне, ребенке, они старались не обсуждать скользкие политические темы.
«Шире развернуть антирелигиозную работу в новостройках и колхозах!»
«Шире и глубже повести антирелигиозную работу среди женщин!»
«Укрепить работу по антирелигиозному воспитанию детей и молодежи!»
«Крепить международные связи безбожников!»
Вот как звучали лозунги той эпохи, Сережа. По сути, строилась новая религия, строилась материалистическая церковь. Школа также должна была стать антирелигиозной, и нас, школьников, стали выводить на антирелигиозные акции.
В первом или во втором классе мы пошли на завод «Красный Аксай», он находился недалеко от станции Нахичевань-Донская. С конвейера этого предприятия сходили первые советские комбайны. Мы пришли в обеденный перерыв и читали заводчанам стихи и агитки. Мне достались стихи атеистического содержания:
Кончалось это незамысловатое стихотворение следующим образом:
Моя агитка пользовалась популярностью – рабочие бурно аплодировали.
Эта «всемирная» борьба с церковью напрямую коснулась и нашей семьи. Доносчики – «стукачи» – были всегда.
Кто-то написал кляузу, что «наш председатель завкома крестил своего сына». Папа тогда уже работал на чугунолитейном заводе имени Воровского как освобожденный председатель заводского партийного комитета. До этого он недолго руководил ростовским торговым портом. Опытных работников-партийцев было мало, и поэтому их часто перебрасывали с места на место. Так папа оказался на заводе.
Крестили меня в кафедральном соборе Ростова, расположенном на площади Старого базара, кстати, втайне от отца… Собор тоже был как бы на осадном положении, как и наша семья: здание и колокольни обнесли кирпичной стеной, южную паперть, выходившую на торговые ряды, разобрали, часть соборного подворья была реквизирована. Поэтому крестили детей в маленьком притворе.
Событие не могло пройти бесследно в период разнузданной антирелигиозной кампании на Дону. Официально было принято решение о том, что всякие религиозные обряды в этих зданиях, то есть храмах, считать «неуместными и впредь прекратить».
На заводе состоялось собрание – отца выгнали из партии. Для него это был сильнейший моральный удар. Партийный билет он получил не за конторским столом, а на фронте. Все это сказалась на дальнейшей карьере Николая Федоровича Климова [2].