Тогда трамвайные вагоны, открытые, легкого типа, проходили к заводу от Нахичеванского базара по 20-й линии. Переполненные вагоны часто сходили с рельс, а ехавшие рабочие дружно устанавливали их на место. Все же до станции мы добрались благополучно. Остались позади одноэтажные особнячки предместья Нахичивани с лепными карнизами и приспущенными жалюзи, за которыми ревнивые армянские купцы прятали своих жен и дочерей, и мы вступили в бархатную пыль степной дороги, нагретой солнцем.

Расстояние для нас, малышей, оказалось приличным. Основательно помесив дорожную пыль и наконец добравшись до места, мы были поражены картиной увиденного. Издалека стройка напоминала гигантский муравейник, работающий в четком, отлаженном ритме. Тысячи людей трудолюбиво копошились с лопатами, тачками, грабарками, топорами, пилами. Строительство Сельмаша разбросалось широко вытянувшимися стенами цехов над глубокими оврагами, а за ними, вдоль балки, тянулись ряды временных бараков для рабочих, покрытых черным толем.

Мы оба как зачарованные наблюдали за людьми и могучей техникой. Осмелев, подобрались ближе и, наверное, с час, а может и больше, с любопытством смотрели, как гигантские гидропушки размывали грунт, выравнивая площадку под строительство очередного цеха. Потом рискнули забраться на территорию самого завода, лазили по закоулкам литейного пролета, взбирались по каким-то металлическим лестницам, куда-то спускались… Здесь, в этой общей рабочей суете, на нас никто не обращал внимания, и мы долго были предоставлены самим себе, пока не наткнулись на усатого сердитого человека в форме вахтера.

– А вы что здесь делаете? Что вам нужно? – спросил он с грозным видом.

– А-а-а-м-м… – беспомощно забормотал мой приятель, но я схватил его за рукав:

– Бежим! – и мы рванули наутек. Вахтер за нами. Петляя, добежали до какого-то дощатого забора, юркнули в щель, отдышались, осмотрелись вокруг – вдали дымятся трубы, поблизости раздаются гудки, за забором трещит электросварка. Погони за нами нет. Тут солнце стало клониться к закату, начинало быстро темнеть, и мы решили возвращаться домой. На обратном пути мы, немного поплутав, поняли, что окончательно заблудились. Парень, мой друг, начал плакать – нам всего-то по шесть лет было. Я его начал утешать: «Обожди немного, мы сейчас…», а сам не знаю, куда идти.

И тут повезло – нам попался милиционер. В сумерках его белая униформа и каска были отчетливо видны. Подхожу к нему и говорю:

– Дядя милиционер, мы, кажется, заблудились.

– А откуда вы?

– С Сельмаша.

– А куда нужно вам?

– Нахичевань, 2-я Комсомольская, 58, – отчеканил я, как «Отче наш». Он говорит:

– Сейчас, пойдемте.

Приходим на трамвайную остановку, сажает в трамвай и вагоновожатому говорит:

– Этих ребят довозишь до Карла Маркса, они там сойдут. Они там дорогу уже знают, дойдут самостоятельно.

На Карла Маркса вагоновожатый говорит: «Ребятишки, ваша остановка!»

Но что меня ожидало дома – это уже особая статья, потому что с самого утра и до темноты, до ночи, меня нет, и вот я появляюсь.

Тогда я в первый и последний раз узнал, что такое отцовский ремень. Мне запомнился этот случай на всю оставшуюся жизнь.

Эта история будет короткой. Слова «влюбленность» я еще не знал, но слово «любить» произносил часто, обращаясь к отцу или матери.

Между влюбленностью и любовью есть различимые грани. Влюбленность может перерасти в любовь, но чаще всего так и остается влюбленностью. Неслучайно Стендаль, французский писатель, великий мастер психологического романа (его книги, кстати, есть в моей библиотеке), считал, что любовь – это когда ты получаешь наслаждение оттого, что видишь любимый и любящий объект. Эта бесхитростная, наивная любовь, эта непосредственная влюбленность в действительность или в собственные грезы, в красоту человека была с детства присуща мне. Было у меня это чувство где-то глубоко в душе.