Во время торжественного обеда клетки всех собравшихся сконцентрировались в одном месте, и целью этого союза было испытывать радость и удовольствие. И только спина пребывала в своем обычном положении – отвернувшись. Одна, отдельно от других частей тела и отдельно от всей семьи, которая раздавалась день ото дня, как будто ей вкололи вакцину для потолстения. Одна только мысль, что ей придется пить, есть и веселиться со всеми, возвращала спину в ту жизнь, которой «хватит, нет, ни за что больше». Ворчащей спине, потрепанной жизнью, пришлось сдерживать натиск. Бедлам со всех сторон.

Это не смех, а хохот. Он шлифует спину, получается песок. Она погружается в него, песок расползается. По нему можно ходить. Она может ходить, делает шаг за шагом. Босая, дует ветер. Песок скользит. Она увязает в нем. Хлам навалившихся на нее лет распадается вокруг песком. Пусть поскользнется и оступится, но постепенно она освободится, будет уменьшаться и становиться все легче. Станет такой легкой, что сможет подняться из песка. Как из самадхи. Начнет летать вместе с песчинками. Изо рта у нее вырвутся свистящие звуки, которые будут парить в незнакомом мире, связывая воздух с воздухом.

Люди годами не могли наговориться о последнем обеде. Там произошло все, что только могло, и в каждой истории всплывали все новые и новые подробности, поэтому ни одна история не могла дойти до финала. Туда пришли все, и все принимали участие в шумном веселье. Горы из выброшенных глиняных чашек и листьев-тарелок надменно возвышались, озирая окружающих: «Ну разве найдется кто-то повыше?». Отступив перед таким величием, городские службы несколько дней не осмеливались их убрать. Трава, листья, соломинки шуршали так, будто в них застряли осколки песен и танцев, которые поблескивали до сих пор.

Но после торжества началась другая суета. Праздничный прием похож на свадьбу. А это был прием в честь ухода чиновника в отставку – всем свадьбам свадьба. Можно сказать, что по окончании вечеринки все выглядело так, как после ухода жениха и невесты. Кружатся метлы, шатры и навесы складывают, беседки разбирают, взятые напрокат стулья-укра-шения-коврики закидывают в грузовики, чтобы вернуть обратно. И поднимается новая волна беспокойства, сопровождаемая плачами, венчающими свадьбу. Все ритуалы закончены, и пришло время покинуть дом, где проходило торжество, чтобы отправиться в более скромное жилище.

Так, после прощального обеда дом Старшего начал пустеть, и его заполнили снующие рабочие. Клочьями поднималась пыль – вещи упаковывали в коробки, перевязывали и зашивали в мешки.

Старая надежная гвардия – Вилас Рам, Кантхе Рам, Рупа, Сушила, их дети и прочие – собрались сейчас, чтобы приглядеть за пришлыми рабочими: как бы не поцарапали, не ударили, не уронили на полпути. Все были с ног до головы в пыли и опилках под строгим надзором Старшего и его жены.

Это не было вечеринкой, но разносили чай и завтрак, ревел двигатель и гремели колеса, горячие закуски, холодная благодарность – и среди всего этого снова поднимался шум ветра.

Не так просто втиснуть один дом в другой. Что взять, а что оставить? Случилось то, что должно было, ведь, какими бы уникальными мы себя ни считали, мы такие же, как все. Муж и жена перешли на повышенные тона. Был на то повод, не было или было что-то другое, но не осталось ни одного переулка-закоулка, где бы эхом ни отдавался лязг их голосов. Если один велит завернуть картину, фотографию в рамке, кожаное сиденье, которое называется «пуф», или вазу, украшенную резьбой, другая напоминает: «А когда Сид и его брат были маленькими, они все время просили ночью воды, но вы не просыпались». Один говорит, надо бы забрать мусорные ведра, половые коврики и шкаф для обуви, и тут же вскрывается свадебный обман: бриллиантовые украшения, которые Старший вручил с такой помпой, оказались старыми и поношенными: да-да, она показывала ювелиру, тогда-то все и выяснилось – как же стыдно ей было.