Она вдруг резко развернулась и свалилась-нависла над ним, костлявая, напряжённая, протянула тощую птичью руку, с нажимом провела пальцем по виску Тана, и у него на миг сбилось дыхание. Её тень на стене казалась огромной, ещё более угловатой и ломаной, ещё более пугающей, чем хозяйка, если это возможно.

Все, кому приходилось всерьёз иметь дело с сестрой, потом навсегда страшились её тени.

Все, кроме Тана. Его пугала только сама сестра.

– Зачем ты появился на свет? Без тебя было бы лучше.

Хотелось вытянуть руку, отстранить подальше это горящее ненавистью скуластое лицо в обрамлении цветастых афрокосичек, но Тан избегал касаться сестры. От его прикосновений с ней иногда случалось… разное.

– Я могла бы делать твою работу. У меня бы вышло лучше. Я больше для этого гожусь.

– Вовсе нет. Ты слишком проста.

Она наклонила голову, точно вампир, примеряющийся, куда бы воткнуть зубы, и облизнулась, словно уже предвкушала вкус его крови.

– Нет. Ты слишком сложен. Несправедливо, что ты такой лишний, такой неправильный, бестолковый, и в то же время идеальный. Идеальность должна была достаться мне, и я бы справилась лучше тебя. Я была бы идеалом в квадрате – так говорят твои людские учёные? Я бы справлялась с радостью, с удовольствием, с огоньком, но появился ты. Зачем? Почему ты есть?

– Так вышло, и ты этого не изменишь. Нельзя поменять уже рассказанную историю.

– Как знать, братец. Как знать. Вдруг однажды у меня получится? Ведь это неправильно, что ты есть, ведь всё хорошее, что заложено в тебе, вся эта сила, вся эта стать должны были достаться мне. Ты меня раздражаешь, ты меня убиваешь, я бы сожрала тебя, если бы это помогло.

Горящие глаза на скуластом лице почти остекленели.

– Никак ты не поймёшь, сестра: ничего нельзя изменить из своей недостаточности. Её можно только восполнить.

– А ты никак не поймёшь, что тебя не должно здесь быть, Тан.

Когда она называет его по имени, в хребет словно мягко вползает тёплая и ослабляющая сороконожка. Сестра наклоняется так низко, что её глаза расплываются в единое пятно, и Тан почти бессознательно тянется к её губам. Они тёплые и пахнут сладкими мандаринами.

Когда-то очень давно одна ведьма сказала Тану, что самые страшные заклинания плетут из самых сладких слов.

Сороконожка трепещет в позвоночнике, запускает пульсирующие жаркие лапки в голову и в живот. Тан растворяется и плывёт в запахе сладких мандаринов.

Он вовсе не считает привлекательной эту сущность, которую в человеческом аспекте зовёт сестрой. Они родственники, но не в том смысле, который вкладывают в это слово разумные расы, и ни в одном языке нет понятий, которые могли бы в полной мере объяснить эту связь.

Зато, наверное, кто-то из людей мог бы объяснить Тану, почему каждый раз, когда сестра пугает его, она, старшая, более сильная, напористая и жесткая, почему каждый раз всё заканчивается вот так. Что в ней он пытается подчинить или что укрепить в себе, и почему у него каждый раз лишь почти-получается вытеснить тот хрустальный ужас, который она временами на него наводит.

Уцепившись за самый холодный кусочек своего человечьего сознания, Тан сумел согнуть руки, обхватить её тонкие птичьи предплечья, поднять над собой.

– Рассказать тебе сказку?

– Иди в пекло!

Её верхняя губа дёрнулась, обнажая зубы. Обычные человеческие зубы, но ей уже случалось впиться ему в шею, словно вампир дохелиосановой эпохи. И это было больно.

Тан перекатился на кровати, подмял сестру под себя, прижал её запястья руками, ноги – голенями. Она шипела и сыпала проклятиями. Тан наклонился, коснулся её носа кончиком своего. Его волосы упали ей на лицо, и она жадно вдохнула их запах, не прекращая костерить его на чём тьма стоит.