В первый миг показалось, что кто-то шагнул к ней из глубины квартиры, но нет, просто в прихожей висело огромное зеркало. Очень старое, потемневшее по краям, в тяжёлой витой раме. А в зеркале отражалась Дина – немного угловатая, несмотря на объёмную осеннюю куртку, немного напряжённая, с резкими чертами самого обычного лица и привычно «прирастающими к ушам» плечами. Каштановые волосы подстрижены пикси-боб с длинной чёлкой. По мнению мастера, чёлка придавала образу игривости, а по мнению Дины, чёлка изображала пиратскую саблю на отлёте.

И рыжий шарф на шее – вполне возможно, что Славка по нему-то и узнал Дину сразу, даже если не посмотрел на её лицо. Шарф был тёплым, пушистым и самую малость кололся, потому что в пряжу была добавлена шерсть самой лучшей в мире собаки. Шарф связала мама много лет назад, когда ещё не была почти чужой женщиной, живущей за границей.

Лучшую в мире собаку мама увезла с собой в эмиграцию, и Дина больше никогда её не увидела.

Справа от зеркала громоздилась вешалка, погребённая под горбатыми куртками и негнущимися шубами. Слева коридор растворялся во мраке, а впереди колыхался неровный свет свечей, виднелся край кухонного стола и небольшой круглый табурет.

Тишина висела такая плотная, что несколько секунд Дина всерьёз подозревала, будто каким-то образом зашла не в ту квартиру, но потом её подстегнул старческий голос:

– В кухню иди. В кухню, – и Дина двинулась на колыхучий свет.

Одинокая лампочка без плафона свисает с голого провода. Она не горит: кухня освещена только тремя толстыми свечами. Белая – прямо за порогом, плачет парафином на полосатую ковровую дорожку, усыпанную мелким сором. Голубая – на блюдце с золотой каёмочкой и сколотым краем, стоит на столе с замызганной клетчатой клеёнкой. Чёрная – в оловянном подсвечнике-котелке, примостившемся на эмалированной раковине. Пламя от свечей удивительно длинное и жёлтое, вверху разделяется на три зубчика, словно мультяшное.

Невыносимо захотелось закурить.

За столом шевельнулась старуха, и Дина вздрогнула. Старуха как будто выросла-соткалась из теней, потому что до сих пор Дина принимала её за часть фона: всё внимание оттягивали свечи. Старуха сидела, положив крупные крестьянские ладони на стол, буравила Дину неприязненным взглядом очень тёмных, глубоко сидящих глаз. Седые волосы, кое-как сколотые гребнем на затылке, торчали вокруг головы, словно белые парашютики одуванчика, невесть откуда принесённые ветром.

На запястье старухи, на веревочке, висел медальон – недозамкнутый круг из пшеничного колоса и стилизованная капля воды, лежащая в нём, как в чаше. В голове дёрнулось и затихло какое-то воспоминание. Что-то связанное с бабушкой.

– Здравствуйте, – услыхала Дина собственный голос. Взгляд её не отрывался от медальона. – Доставка продуктов.

Старуха пожевала губами и скорбно сообщила:

– В ответ на все призывы ко мне явилось невзошедшее семя иссохшего плода.

– Да что ж за карнавал морянский!

Дина мотнула головой, отгоняя шепотки, воспоминания и ощущение нереальности происходящего. Будет ещё какая-то бабка на неё ругаться! Кошку свою пусть поругает – кстати, где она? Дина снова мотнула головой, откидывая с глаз чёлку-саблю, шагнула к старухе, протянула в одной руке увесистый пакет с продуктами:

– Вот ваш заказ, – протянула терминал в другой руке: – а вот сюда платить. С вас восемьсот девять рублей.

Старуха снова пожевала губами, сняла наконец со стола руки-лохани, взяла пакет с продуктами, поставила на стол. Всё это – не сводя глаз с Дины. Неловко завозилась, достала из кармана халата пластиковую карту с весёленьким дизайном «под гжель», приложила к терминалу…