А значит, и отца ей не удастся вернуть.

В то утро вид у шута был какой-то странный. Он весь словно поник, заискивающе заглядывая Ханне в лицо. Не изводил насмешками, как раньше, не подсмеивался, норовя поставить подножку, нет. И почему-то упорно отводил взгляд. Боялся ее, что ли?

За все годы, проведенные в замке, она так и не смогла его понять. Даже имени его не знала. Шут не потрудился его назвать, а к ней обращался исключительно «эй, ты!«или «эй, мышь!». Он то гонял ее как собачонку, то вдруг вставал как вкопанный и подолгу смотрел, словно видел впервые. В такие моменты ей казалось, будто из-под маски текут самые настоящие, не нарисованные слезы.

– Иди, иди к себе. Отдохни, – участливая маска сочувственно цокала языком, глядя на ее истертые руки. – Можешь поспать часок-другой. И ладошки, ладошки-то потри мазью, я тебе на столе оставил.

Что-то новенькое, раньше он никогда не позволял ей бездельничать…

Ханна насторожилась, как зверек. Что-то здесь было нечисто. Во всем доме, в самом воздухе, казалось, застыло ожидание. В коридоре каждый шаг отзывался гулким эхом, когда девочка поспешила к себе. Еще никогда Ханна так остро не ощущала свое присутствие в этом доме. Эти молчаливые стены, звонкие зеркала, застывшие статуи – все они провожали ее взглядом, как публика на миг замирает в конце представления, чтобы затем разразиться шумными овациями. Потому Ханна не особо удивилась, заметив, что кто-то явно побывал в ее комнате.

И оставил сюрприз.

Платье, совсем новое. Скользящий атлас, кровь и слоновая кость, с вышитыми шелком белыми и черными маками, оборки из шуршащей тафты спускаются до самых колен. Пышные рукава испещрены ромбами серебряной парчи, жемчужные нитки крест-накрест живо напомнили Ханне бусы на праздничной елке, которую они с отцом наряжали каждую зиму. К платью полагался тонкий крученый пояс, перчатки и съемный воротничок. Какой высокий! Да ее тоненькая шейка совсем потеряется в этом ворохе кружев!

Все четыре года, проведенных в замке, зеркала запечатлевали ее превращение: нежная пухлощекая девочка мало-помалу исчезала, а вместо нее появлялся нескладный подросток с худыми, как узловатые жерди, руками и ногами, и осунувшимся личиком, на котором выделялись огромные серые глаза.

За все это время никого особо не волновало, что она ест, где спит и что носит. Откуда же такой подарок, и почему именно сейчас?

Подойдя к зеркалу, Ханна приложила платье к груди. Нежная ткань резко выделялась на фоне поношенных обносков. И хотя раньше ей казалось, что она выбрала лучшее платье из скрипучего шкафа в углу комнаты, теперь некогда ярко-желтая ткань казалась грубой запачканной мешковиной с полустертыми аляповатыми цветами на подоле. Руки, к слову, она тоже не успела помыть. Как бы не замарать подарок.

На сегодня у нее еще с десяток комнат в восточном крыле. Неизвестно, насколько долго продлится радушное настроение шута.

Бросив на себя в зеркало еще один взгляд напоследок, девочка со вздохом натянула надоевший грубый фартук и подвязала волосы рваной полоской ткани. И вскрикнула, когда нечаянно задела висок. Больно. Где это она умудрилась так удариться?

Синяк был тонким, едва заметная голубая прожилка на бледной коже. Но неожиданно твердым, даже холодным на ощупь. Она только коснулась его слегка – а руки уже свело неприятным холодком. Ханна бросила взгляд на ладони – и закричала.

Камень. Самый настоящий, холодный, гладкий. Ногти напоминали ледяные чешуйки, и мраморная бледность продолжала распространяться дальше.

А ведь она просто подержала ткань в руках. Что, если бы поддалась искушению и решила то платье примерить?