Капли продолжали отсчитывать минуты. Перегнувшись через каменный бортик, Ханна уставилась на свое отражение. Дно было выложено мозаикой, отдельные фрагменты все еще белели из-под темных ошметков мха. Отражаясь в воде, лицо казалось пепельно-бледным, словно припудренным. Холодная вязь поблескивала на виске, первый штрих замысловатого макияжа. А волосы, и без того светлые от природы, сейчас светились холодным серебром.

Верно, так она здесь и состарится здесь, в этом замке…

В воздухе закружил ярко-желтый лепесток, опустился на зеркальную гладь. Деревья в саду круглый год красовались в багряных шелках, лишь изредка наряжаясь в снежные уборы – по настроению хозяйки. Весна в их замке не наступала никогда. Но раз в году в небе загоралась звезда, и Ханна знала: где-то там, в городе зажигали огни, наряжали маленькие ели в сусальное золото и слюду, прятали подарки под пушистыми ветвями. А накануне няня всегда оставляла на подоконнике миску теплых оладий, посыпанных сахаром. Чтобы и ушедшие могли отпраздновать Святую ночь. Ей же старушка всегда дарила ленты: ярко-синие и лиловые, под цвет фиалок.

Сейчас ее коса перевязана простой тряпицей. Но пахнет от нее тем же дурманящим ароматом восточной лавки, куда они изредка заходили с отцом купить пряностей.

Ханна распустила волосы и окунула голову прямо в водоем. Пусть пропадет этот запах, этот замок вместе с его тайнами! От холодной воды заломило шею. Зато было тихо, темно. и спокойно Взять и уснуть прямо здесь, дав себя убаюкать безмятежной звездной синеве…

– С ума сошла?

Шут подхватил ее, отбивающуюся и насквозь мокрую, под мышки, оттащил подальше от воды. Несколько раз больно отхлестал по онемевшим щекам, чтобы привести в чувство.

– Дуреха ты, – буркнул он, усаживаясь рядом. Парик его съехал, грим изрядно пострадал от воды, и даже глаза сейчас казались светло-карими, вполне себе человеческого цвета. – Дура, – повторил он, с досадой разглядывая порванный в битве чулок.

– Отпустите меня, – чуть слышно прошептала Ханна. Шут в ответ как-то странно дернул головой, отворачиваясь.

– Думаешь, я сам не пробовал? – процедил он сквозь зубы. – Отсюда не сбежать, если только она не отпустит.

Да и как уйти, если отец по-прежнему здесь? Если когда-нибудь ей удастся добраться домой, что она скажет няне – что бросила его одного в зачарованном замке?

Шут вскочил, заставив ее отпрянуть к стене. Поправил изрядно помятое жабо, вытащил из-за пояса золоченую маску-лорнет и приставил ее к носу.

– Бу!

Лунный свет посеребрил обсыпавшуюся пудру, тени сложились в замысловатые линии – сверкнув глазами из-за прорезей новой маски, словно заново выросшей на лице, шут заковылял прочь, выплевывая злобные трехстишия про девчонку, что посмела пнуть его в колено.

Поеживаясь от холода, Ханна подумала о теплой постели. Если завернуться в накидку, скоро под гладким шелковым покрывалом становилось тепло, как в палатке.

Часы между тем пробили полночь, мерным звоном отзываясь во всех комнатах, как несущие вахту дозорные. Ханна ускорила шаг. Еще никогда она не задерживалась так поздно. Ночью замок казался еще более пустым, полы чуть поскрипывали, а в сторону выстроенных в ряд статуй было страшно глядеть. Девочка шла, опустив голову, как на кладбище, и сердце ухало куда-то в пятки при каждом шорохе.

И тут впереди послышался звон. Размытое пятно в конце галереи шевельнулось, приняло знакомые очертания. Ханна не поверила своим глазам, но кто же еще мог разгуливать по замку в такое время?

Сомнений быть не могло – это она. Та, которой каждый день надлежало приносить свежие цветы, хотя белесые глаза даже не взглянули на них ни разу. Всякий раз хозяйка представала в разных образах: сегодня в роскошных одеждах императрицы, на которых ткани не было видно от драгоценной вышивки и лент, назавтра с точеных плеч свисали связки разноцветных бус, а в иной раз на голове красовалась тиара папессы или изысканная шляпа, словно доставленная из столичного магазина. При этом в комнате не было ни гардероба, ни сундука, и самому шуту путь в заветную залу был закрыт. Куда девались старые наряды, откуда брались новые? Кто, наконец, одевал статую, что целыми днями неподвижно сидела у стены и глядела в пустоту?