– Заговорённый ты какой то, лейтенант, – говорили ему зачастую. – Ты, случаем, не колдун?

Синельников молчал и только смеялся в ответ, но однажды всё-таки ответил:

– Колдунов у нас в роду отродясь не водилось, а я так по этому поводу думаю. Ежели меня пули не берут, то по всему видать, что мне судьбой отмеряно прожить много лет, пройти весь путь войны и нахлебаться этого дерьма до бровей.

Иван сидел на корточках и писал письмо Лиде, когда рядом остановился командир.

– Домой весточку подаёшь? – спросил Синельников, заглядывая в исписанный аккуратным почерком лист.

Иван от неожиданности выронил из рук карандаш и, увидев командира, вскочил на ноги.

– Так точно, товарищ лейтенант, – козырнув, ответил он.

– К пустой голове руку не прикладывают, сержант. Пора бы тебе это знать, – улыбнулся Синельников. – Матери пишешь?

– Невесте. Мама умерла, когда я ещё совсем пацаном был.

– Извини. А невесте обязательно напиши, да побольше. Им там, поди, несладко приходится. Сам-то я тоже из деревни. Под Тулой моя изба стоит. Туда, в родные места, я свою семью отправил, когда война началась. Жена пишет, что работают все, кто может ходить. Мужиков, почитай, уже полсела погибло. Кто где теперь лежит, – Синельников достал пачку папирос и закурил, с удовольствием пуская дым. – По нашим данным, завтра немцы в наступление пойдут. Так что проверь своих. Чтобы всё было в аккурате. А письмо обязательно допиши.

Лейтенант отправился дальше, а Иван поднял с земли карандаш и снова уселся писать, но мысли сбились, и образ невесты прочно перекрыл пристальный взгляд Синельникова. Иван с досады даже плюнул, что делал крайне редко.

– Наступление, наступление, – недовольно подумал он. – Чай не первый год воюем. Что мы, наступлений не видали? Ещё каких повидать пришлось. Выстоим. Вот только допишу письмо и проверю ребят.

Ночью Ивану не спалось. Чего хочешь делай, хоть глаз выколи, а не спится и всё тут. Думы какие-то дурацкие в голову лезут. И всё про войну эту подлючую. Начал думать про деревню, про Лидку, так только ещё больше душу себе растревожил. Ворочался, ворочался на досках, пока вконец не надоела эта канитель. Встал с импровизированной постели, накинул шинель и вышел из блиндажа на свежий воздух. Рассвет к тому времени уже обозначился светлой полоской на горизонте. День сегодня по всем приметам обещал быть безоблачным. Повеяло осенней прохладой. Иван содрогнулся от свежего ветра, тянувшего с реки холод и влагу, и ещё плотнее запахнул полы шинели. Но не успел он как следует промёрзнуть, как раздался сигнал тревоги.

Своё наступление на Воронежском фронте десятого сентября 1942 года гитлеровцы начали мощной артиллерийской подготовкой по всему переднему краю обороны Донецкого плацдарма – от села Сторожевое-Первое до Урыва. Сразу стало понятно, что неприятель серьёзно подготовился к бою. За какие-то несколько минут и обстановка, и местность стали неузнаваемы. Началось с того, что с запада засвистели снаряды, вокруг оборонительных сооружений загрохотали разрывы. Земля то тут, то там поднималась на дыбы, а потом в момент разлеталась во все стороны, оставляя после себя глубокие воронки и трупы солдат. Заработали санитары. Прямо перед Иваном промелькнули тощие девичьи ноги, нелепо болтающиеся в широких кирзовых сапогах. Он поднял голову. К упавшему солдату спешила молоденькая сестричка.

– Куда ты, дурочка. Убьют же, – пронеслось у него в голове.

Но девчонка упала на землю и ловко стянула раненого в окоп, достала из сумки бинты. Раненых тут же уносили в медсанбат, расквартированный неподалёку, в Сторожевой.