В сарай нагрянули всем скопом. С ходу распахнули створку ворот и тут же замерли на пороге. На утоптанном сене сидели пятеро детишек вокруг ветхой старушки и что-то ели из стоящего прямо на земле чугунка. Старшему парнишке на вид было лет семь-восемь, а младшей девочке и вовсе года два. Остальных детей по одинаковой одежонке и короткой стрижке было не различить. Мальчишка или девочка. На скрип ворот все как по команде обернулись к вошедшим солдатам и тоже застыли с набитыми ртами. На чумазых, забавных мордашках ясно читалось по-детски неподдельное любопытство.

– Извиняйте, бабуся, – смущённо проговорил Фёдор. – Мы думали помещение пустое.

Старуха медленно повернулась к солдатам и, близоруко прищурившись, посмотрела на нежданных гостей.

– Заходите, соколики, – совсем не старческим, бодрым голосом сказала она. – Места всем хватит. Вот только поесть у нас небогато. Хату спалили. Благо картошка в погребе осталась. Ей, родимой, и спасаемся.

Иван подошёл к застолью и присел на корточки напротив детишек. В чугунке действительно была картошка в мундире. Он любил такую у тётки поесть, особенно с малосольными огурцами. Детишки смотрели на него без страха, с нескрываемым интересом. Старший малыш сунул маленькую ручонку в чугунок, достал картошину и протянул её Ивану:

– Ешь, дяденька. Вкусно.

У Ивана от жалости ком к горлу подкатил. Он осторожно взял картошину, подержал её в руке и повернулся к отделению:

– А ну, доставай, что у кого припасено. Мирон, Фёдор. Берите котелки и бегом на кухню за пайком.

Все тут же засуетились, стали развязывать вещмешки. На импровизированный стол из брошенной на сено шинели посыпалось съестное. Что у кого было. Кусочки сахара, хлеб, банки тушёнки. Вскоре прибежали Мирон с Фёдором. В котелках, поставленных рядом с чугунком, исходила паром только что сваренная каша. Принесли свежего хлеба. Даже фляжка со спиртом нашлась. От такого богатства у детишек глазёнки разбежались. Фёдор, как самый хозяйственный, всех наделил поровну.

То, что повидали за время оккупации эти детишки, даже представить было трудно. В первые дни мадьяры начали охоту за партизанами. Они вытаскивали из домов всех, кого подозревали, мучили и расстреливали. Около восьмидесяти ни в чём не повинных душ было казнено палачами. В огородах, в оврагах родственники тайно хоронили жертв безумия. Попутно мадьяры грабили население. Отнимали всё, что могли унести, уводили скот, били птицу. Деревню регулярно бомбили советские лётчики, не давая покоя мародёрам. Однажды после такой бомбёжки фашисты выгнали на улицу человек пятьдесят жителей деревни, усадили на колени в круг и вывели в центр мужчину. То, что было дальше, нельзя даже себе представить. Кровь стынет в жилах, мозг отказывается воспринимать изуверства тварей, возомнивших себя сверхчеловеками. Сначала они отрезали несчастному нос и уши, а затем медленно стали срезать с него кожу. Его жена от ужаса стала кричать, но один из палачей приставил к её виску наган, и она замолчала. А казнь тем временем продолжалась. Мадьяр, орудуя ножом, без умолку повторял одно и то же слово: «Партизанен, партизанен». На лице мужчины почти не осталось кожи. Оно было всё сплошь залито кровью, и только белые зубы на лишённом губ лице страшно блестели в предсмертном оскале. Вдоволь насладившись мучениями жертвы, безумец выстрелом в висок поставил кровавую точку в своём злодеянии. За всё это время несчастный не издал ни звука. Это был местный житель, Дмитрий Турищев. Мужчина упал, а мадьяр ногой швырнул обезображенное тело в овраг. И это всё происходило на глазах у детей.